«Артист, педагог, фольклорист, моң»: грани таланта Ильгама Шакирова

«Аккомпанировать Шакирову было непросто, поэтому своих баянистов он очень ценил»

– Сагит Мулланурович, вы были лично знакомы с Ильгамом Шакировым? Как бы вы описали его творчество?

– У меня даже есть парочка записей с ним, где я дирижировал оркестром. Я бы разделил его творчество на несколько этапов. Первый – раннее творчество (оно импонирует мне больше всего) с 1965 года, когда он только-только начинал свою деятельность. Тогда он был еще под впечатлением от консерваторского образования, и основу его репертуара составляли песни под рояль. Редко кого встретишь, кто поет под рояль.

Потом Шакиров стал петь под баян. Правда, он редко пел под один баян, одного ему было мало, поэтому у него всегда было два баяниста. Помню, мы как-то встретились, он говорит: «Сагит, помоги мне найти гитариста». Я думал, он имеет в виду классическую гитару, а он говорил об электрической. Тогда начали появляться первые электрогитары, «такта кебек» («как доска», – прим. Т-и).

Затем вместе с Вадимом Усмановым он создал ВИА «Идель». Этот ансамбль не был «попсой», у них был хороший вкус. Очень аккуратный аккомпанемент не мешал певцу, а наоборот, помогал. Сейчас ведь такой грохот стоит.

И последний этап, когда «Идель» уже распался. Вадим Усманов тогда отошел от дел, перестал ездить на гастроли, может быть, и филармонии стало проще оплачивать одного баяниста, чем ансамбль из четырех-пяти человек. Этот этап тоже заслуживает глубокого изучения. Ильгам Гильмутдинович часто гастролировал с баянистом, его манера исполнения стала другой. В музыке есть такое понятие – ad libitum (с лат. – «по желанию», «по собственному усмотрению», – прим. Т-и), то есть импровизация, свободное пение. Это высшая степень исполнительского мастерства, это очень трудно, и не все баянисты могли аккомпанировать Шакирову. Играть под него было очень непросто, поэтому своих баянистов он очень ценил.

«Услышав его пение, Ростропович прибежал на сцену»

– При разговоре об Ильгаме Шакирове неизбежно возникает понятие «моң». Можете раскрыть, каким был его моң?

– Все всё время говорят о «моңе», но это понятие до сих пор правильно не расшифровано. На мой взгляд, это сверхъестественное понятие, связанное с энергетикой человека. То есть когда поет не голос, а душа. Душевное пение.

Оно исходит не только от исполнителя, но и от его восприятия. На мой взгляд, это сильно проявляется в духовных песнопениях. К сожалению, наше национальное духовное песнопение, которое выражается в исполнении мунаджатов и баитов, мало изучено или совсем не изучено научно. Что такое мунаджаты? Это же разговор со Всевышним, молитва. Это и есть состояние медитации.

Моң, повторюсь, – это не просто голос как физическое явление, а что-то сверхъестественное. Оно затрагивает глубины души человека. Это основа нашего татарского народного творчества, и не только в вокале. Это может быть и инструментальное исполнение, например скрипка. Потом, у нас есть понятие «моңлану» – это когда человек задумался, ушел в себя.

У Шакирова была такая богатая энергетика. Это уникальное явление природы, про таких говорят – «Богом поцелованный». Его тембр, его голос. Он обычно из-за кулис начинал петь «Кара урман», и народ уже был заворожен.

Великий музыкант Мстислав Ростропович, услышав его пение в зале Чайковского в Москве, был настолько поражен, что прибежал на сцену и высказал свое восхищение. Между ними впоследствии сложились хорошие творческие связи. Шакиров охватывал всех, всех гипнотизировал своей энергетикой.

– То есть речь здесь не о татарах и татарском языке исполнителя?

– Нет! Понимаете, музыка – это интернациональное явление. Все великие музыканты обладали такой магией.

К сожалению, я начинаю убеждаться, что искусство Шакирова (для себя я назвал это «феномен Шакирова») не изучено. Он был очень многогранной личностью, он был уникальной личностью. За что бы он ни взялся, к чему бы ни прикасался – все превращалось в шедевр. Необходимо начинать научное исследование деятельности Шакирова не только как вокалиста, но и как личности, педагога, просветителя, наставника, фольклориста. Любая его деятельность заслуживает отдельного научного внимания.

«Через «озын көй» можно выразить состояние медитации»

– Когда я говорил с другими музыковедами о «моң», возникло понятие «мугамы». Это не связано с арабским макамом?

– Это всё разновидности духовного песнопения, о чем я вам говорил. На Востоке этот феномен изучен, у нас – нет. Духовное песнопение только-только входит в наш быт. Это совсем другой жанр со своими закономерностями, и его, конечно, нужно изучать. К сожалению, очень многие у нас этого не понимают.

Это не песня. К сожалению, на нашей эстраде можно услышать, как баиты и мунаджаты исполняют как песню. Что на первом месте – слово или музыка? В данном случае слово. Как в Евангелии: «В начале было слово». Музыка здесь тоже играет важную роль, но не основную.

– Можно сказать, что восточный макам – это ключ к пониманию «моң»?

– Да, естественно.

– Просто обычно разбирают моң академически, называют мелизмами.

– Нет, это графический подход. Моң невозможно описать графически. Мелизмы – да, это украшения. Допустим, возьмем картину, написанную карандашом, – это только основа. Композитор написал, а Ильгам Шакиров исполнил то же самое, только краской разрисовал. И картина стала совсем другой.

– Но моң приобретает и национальный оттенок.

– Это наш менталитет, у татар моң занимает основное место, и мы придаем этому особое значение. Будь то инструменталист или вокалист, даже оркестровая вещь может быть «моңлы». Все творчество Салиха Сайдашева было «моңлы».

– Еще один термин, который связывают с Шакировым, – «озын көй».

– «Озын көй» – это протяжное пение. Выразить духовное песнопение, моң лучше получается в медленных, протяжных песнях. «Такмак» (жанр музыкально-поэтического фольклора, напоминающий частушки, – прим. Т-и) уже не очень подходит, потому что он связан с движением, а не с медитацией. Через «озын көй» можно выразить «моңлану», то самое состояние медитации.

– Насколько Ильгам Шакиров сам был религиозным человеком?

– Как человек, который много раз с ним встречался, могу сказать точно – он был верующим. Нельзя сказать, что он пять раз в день читал намаз, держал уразу, посещал мечеть, но он был верующим человеком. Он знал молитвы, суры Корана.

«Если бы его переделывали, может быть, и не получилось бы ничего»

– Насколько известно, учеба Шакирову давалась с трудом, тем не менее он получил основательное образование. В этом его секрет – в связи строгого академизма и необъяснимого национального?

– Тут может быть очень много разных мнений. Представьте: деревенский парень приезжает в Казань [получать музыкальное образование]. Что такое музыкальное образование? Это не только пение, это сольфеджио, игра на инструменте, история и теория музыки. Все это для деревенского парня, который и по-русски-то не умел говорить, естественно, было трудно.

Но природа одарила его феноменальной памятью, способностями и большим трудолюбием. В училище, если мне не изменяет память, он учился один год, в консерватории – три года. Он быстро осваивал материал, но важную роль, мне кажется, сыграл и Назиб Жиганов. Как ректор консерватории, он сказал: «Не трогайте его голос». Очень часто бывает так, что в консерваторию поступает человек с хорошими вокальными данными, и некоторые педагоги начинают его учить, ломать под себя, что ли. Иногда бывает так, что учеба даже вредит. А Жиганов дал четкое указание – не трогать. Он понимал, что перед ним уникальное создание, в котором нельзя что-то менять.

Возьмем Энрико Карузо, феномен которого, в отличие от Шакирова, изучен давно. Его организм был построен так, чтобы петь. У Шакирова то же самое – только пой. Если бы его переделывали, может быть, и не получилось бы ничего.

«Одно время он хотел стать прокурором – «чтобы восстановить справедливость»

– Что вы знаете о его детстве? Может быть, там есть ключи к пониманию его творчества?

– Я сам деревенский парень. В деревне все пели. Известно, что брат Шакирова тоже хорошо пел.

У Ильгама Гильмутдиновича был репрессирован отец, и это оставило тяжелый осадок в его жизни. Одно время он даже хотел стать прокурором, «чтобы восстановить справедливость», как он говорил. Его отца потом выпустили, это сложная ситуация (Гильмутдин Шакиров был реабилитирован посмертно в 1972 году, – прим. Т-и), которая сказалась на формировании характера Шакирова.

Это было трудное детство. Он родился в 1935 году. Когда началась война, ему было 6 лет. В этом возрасте формируется человек.

– Тяжелое детство повлияло только на его характер, или на творчество тоже? Можно ли это проследить?

– Можно. Такие песни, как «Өченче көн тоташ кар ява» («Третий день идет снег», – прим. Т-и) на музыку Сары Садыковой и слова Мустая Карима. Она о том, как фронтовые раны мучают бывшего солдата. Третий день идет снег, и, когда погода меняется, раны начинают о себе напоминать. Поэтому ему и удавались такие драматические песни.

Если посмотреть, шуточных песен у него было не так уж много.

– Вы сделали акцент на его просветительской деятельности.

– Педагог, фольклорист, наставник – работа ему это позволяла, потому что он был художественным руководителем Татарской государственной филармонии. Он отвечал за это. Приходит молодой певец, возникают вопросы репертуара. Был худсовет, который обсуждал, что будет петь человек. Естественно, Ильгам Шакиров играл в этом большую роль. Почти все, кто в то время работал, говорят, что он с ними занимался. Конечно, это было не в виде урока, он был наставником в полном смысле этого слова.

– Как он сам преподавал вокал?

– Как таковой вокал он не преподавал. В филармонии другой этап наставничества, туда приходят люди, уже окончившие консерваторию. Правда, есть феномены, как Габдельфат Сафин, которые не учились и не имеют музыкального образования. Но Шакиров повлиял на него так, что он стал солистом филармонии и поет до сих пор. Ильгам Гильмутдинович влиял на людей.

– Я больше имею в виду, как он сам понимал свой феномен и как объяснял его другим.

– Нет, он не навязывал свою манеру пения. Приведу несколько фактов с Фердинандом Салаховым, в жизни которого Ильгам Шакиров сыграл огромную роль. Как-то он пришел на концерт Фердинанда и сказал: «Мне не нравится твоя рубашка». И некоторое время спустя принес ему две или три рубашки. Фердинанд рассказывал, что одну он потом сдал в музей, а вторую до сих пор хранит как память.

Человечность и наставничество были в нем заложены. В его жизни попадались люди и с плохими вокальными данными, но он не позволял себе говорить им: «Ты чего? Иди отсюда, не так поешь». Нет, он никогда не унижал.

В педагогике есть несколько методов работы. В музыке у нас есть «метод показа», которым Шакиров часто пользовался. Он исполнит – вот так и надо петь.

К сожалению, многие певцы поют, не обращая внимания на смысл слов. Как же так? Допустим, в одном куплете герои встретились, а в другом они расстались. Уже по-другому нужно петь. В третьем приходит весть, что один из них, например, умер – это еще один образ. В четвертом певец уже восхваляет человека как героя, опять другое настроение. Вот так Шакиров и обучал, обращая серьезное внимание на текст.

Как и на подбор репертуара. Очень часто можно видеть, как человек поет песню, а песня эта – не его. Не подходит к голосу, темпераменту, природе. Умелый подбор репертуара – тоже обязанность художественного руководителя. С этих позиций Ильгам Шакиров и подходил к своей педагогической деятельности.

«Вот так пели татары в XX веке»

– Вы говорили, что Ильгам Шакиров занимался этнографией?

– Сбором фольклора. Те, кто знаком с его творчеством, знают, что он вернул на эстраду множество забытых татарских песен. До сих пор идут споры по песне «Истә, һаман да истә» («Все еще в памяти моей», – прим. Т-и). Во многих источниках пишут, что это песня Шакирова. Композитор Джаудат Файзи в своей книге «Халык җәүһәрләре» («Народные жемчужины», – прим. Т-и) пишет, что эту песню он услышал от Шакирова. А некоторые говорят: «Нет, он услышал где-то и стал петь». Ильгам Гильмутдинович это не оспаривал.

Вот «Җаный җанашым» («Душенька моя», – прим. Т-и) – шикарная песня, но он ее где-то услышал и записал. Записать тоже не все могут. У него была феноменальная память. Есть известнейшая песня «Син сазынны уйнадын» («Ты на сазе играла», – прим. Т-и) на слова Наки Исанбета – до сих пор все считают, что это его песня. А он молчал, скромный был человек. Я думаю, что это его песня, потому что ее манера отходит от нашей. Это что-то восточное, по крайней мере это песня не волжских татар.

Он никогда не говорил, что это его песни. Таких песен можно назвать множество. Это и есть сбор фольклора.

– Можно ли сказать, что если послушал Шакирова – узнал, кто такие татары?

– Думаю, да. Ильгам Шакиров оказал огромное влияние на манеру исполнения народной песни. Он показывал, как надо. Оказывал влияние на Башкирию, Казахстан, Узбекистан – всюду, где бывал. А объездил он всю страну вдоль и поперек.

Исполнительское искусство ставится как пример того, как нужно относится к жемчужинам народного творчества. Естественно, для нас он является эталоном.

Знаете, пройдет много лет, и исполнительское искусство Шакирова сохранится, как музейный экспонат – вот так пели татары в XX веке. К сожалению, в XIX веке не было записи, но там тоже были свои певцы. Мы можем услышать наших певцов начала XX века, когда запись только появилась. А что было раньше, мы же не знаем. Звукозапись дает нам понять, каким должен быть эталон.

– А что сейчас?

– На концертах современной татарской эстрады, к сожалению, не услышишь ни одной песни наших классиков-композиторов. Поют в основном песни самодеятельных авторов или самого исполнителя. В лучшем случае одну-две татарские народные песни.

Шакиров такого себе не позволял. У него в репертуаре всегда были Яхин, Жиганов, Музафаров, Ключарев, Сайдашев. Он был пропагандистом творчества наших композиторов, во многих случаях – соавтором этих произведений. Он улучшал их своим исполнительским мастерством.

К сожалению, традиция исполнения произведений классиков начинает утрачиваться. Я даже специально изучал этот вопрос – почему не поют. Не связано ли это с финансами? После каждого концерта идут авторские отчисления – из гонорара певца берут, что ли, или из выручки? Может, из-за этого не поют. Я проводил специальное исследование, так ли это, – они все молчат.

Я думаю, стоит изучить этот вопрос. Как у Мефистофеля: «Люди гибнут за металл». Получается, что только студенты нашей консерватории поют песни этих композиторов и являются основными пропагандистами классиков.

Хабибуллин Сагит Мулланурович – профессор кафедры татарской музыки Казанской консерватории им. Н. Жиганова, заслуженный деятель искусств РТ.
Родился 8 июля 1941 года в деревне Янаул Агрызского района ТАССР.
В 1963 году окончил Ижевское музыкальное училище, в 1968 году – Ленинградскую государственную консерваторию им. Н. Римского-Корсакова, в 1975 году – аспирантуру Ленинградской консерватории.
С 1999 года – профессор Казанской консерватории. Заведовал кафедрами народных инструментов (1987-1990), татарской музыки и традиционного исполнительства (2009-2010).
С 2010 по 2017 год – декан факультета татарского музыкального искусства.
В качестве дирижера выступал с Оркестром народных инструментов Ленинградской государственной консерватории, Оркестром народных инструментов имени В. Андреева Ленинградского радио и телевидения, Оркестром народных инструментов Казанской государственной консерватории.
Член жюри региональных, всероссийских и международных конкурсов.

Автор: Жамиль Салимгареев
Источник материала: tatar-inform.ru