«В советское время никто такой научной темы, как "история женщин", не знал и признавать ее долго не собирался»
– Наталья Львовна, как Вы пришли в науку?
Фото: из личного архива Натальи Пушкарёвой
– Все дело в том, что родилась я в семье историков. Папа и мама выбрали когда-то изучение прошлого своей профессией. Моей маме, Ирине Пушкаревой, сейчас 97 лет, но она до сих пор – ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, по сей день пишет, публикуется, консультирует учеников, участвует в проектах, изучая историю протестных движений начала ХХ века, кстати сказать, в подобных движениях всегда были женщины. Мой отец – филолог и историк, исследователь русской культуры XVI-XVII веков, Лев Пушкарев, прожил долгую творческую жизнь, занимался также и теоретическими вопросами источниковедения.
Поскольку я росла в семье историков, вокруг меня были всегда друзья родителей – тоже историки, а значит и случайные обсуждения при встречах и беседах – дома и на даче, за столом и на прогулках. Это были разговоры об Институте истории СССР (ныне Институт российской истории РАН) и Историческом факультете МГУ. Так что в плане выбора профессии можно сказать, что я была «обречена». Сейчас мой внук Гоша Пушкарев поступил на Исторический факультет МГУ на искусствоведение. Это четвертое поколение Пушкаревых, которое учится на истфаке (сын мой – тоже кандидат исторических наук), и шестое, закончившее МГУ. Мой прадед в 1903 году закончил юридический факультета того же Московского университета. От изучения нашего прошлого в целом я и пришла к изучению темы. которой до меня никто (по правде сказать) и не занимался – к женской истории…
– А что такое женское история и как Вы начали ее изучать?
– В советское время никто такой научной темы, как «история женщин», не знал и признавать ее долго не собирался. Между тем, мои родители тесно общались, дружили с Владимиром Пашуто, тогда – таким же доктором наук и профессором, как и они сами. Позже он обзавелся «научными погонами», стал членом-корреспондентом АН СССР, а тогда – в 1970-е – был просто скрупулезным исследователем истории Древней Руси, ее внешней политики. Владимир Терентьевич был редким специалистом для советского времени, знавшим много иностранных языков. В детстве он учился в немецкой школе, потом закончил Дипломатическую академию в Москве и (в отличие от множества советских историков), часто ездил в те годы на заграничные конференции.
Он-то и принес информацию о том, что на Западе появилась модная тема, захватившая сотни исследовательниц – женская история, история женщин. Именно Владимир Пашуто был автором самой идеи – написать диссертацию, а потом и книгу о женщинах Древней Руси.
«Я вычитала 26 томов Полного собрания русских летописей»
– И как он предложил Вам этим заняться, ведь получается, что вы были еще школьницей?
– Именно так, я была школьницей, училась в 9 классе. Мы жили с семьей Пашуто рядом на даче, пошли с папой и с ним в лес за грибами и он – рассказывая о последней своей поездке куда-то в Европу на международный конгресс историков – сказал, что хорошо бы было написать исследование о древнерусских женщинах. Я тогда еще не знала, что он предлагал эту тему всем сотрудникам своего сектора, просто никто не откликнулся: специалистам было ясно, что собирать мелкие крупицы сообщений из летописей и частных актов будет очень трудоемко. Всегда удобно писать по компактному определенному источнику или отложившемуся в одном месте комплексу (фонду). Но, повторю, я тогда не знала ничего об этих обстоятельствах и буквально загорелась темой.
С идеей написать «историю русских женщин» я закончила с медалью школу, поступила на Исторический факультет МГУ и с того момента (середина 1976 года) все свои доклады на каждом курсе, все выступления и самостоятельные работы, участие в археологических и архивных практиках, посвящала выбранной проблематике. То есть нам говорили «Выбирайте тему курсовой!» – и я писала о женщинах во Французской революции, о решении женского вопроса в СССР в современной историографии – иными словами, в любой проблеме искала женский аспект. Настал момент – и мне нужно было выбрать проблему для написания кандидатской диссертации. Я хотела писать о женщинах в Древней Руси, но меня никто не хотел брать с такой темой, никто не соглашался на научное руководство.
– Почему?
– Мне говорили, что постановка вопроса ненаучная, что я ее придумала – и совершенно напрасно. Прямо так и говорили, что всё это – глупая фантазия, что на такую тему можно написать разве что популярную статейку к 8 Марта и опубликовать ее в третьем, мартовском номере журнала «Наука и жизнь». При этом меня спрашивали: кто эти усредненные «женщины Древней Руси»? Мне доказывали, что таких женщин не бывает, что нужно писать о ремесленницах, о крестьянках, а «женского вопроса» в давние времена не было. Стиснув зубы, я все же поступила в аспирантуру …
– Но без научного руководителя нельзя защититься, кто же помог Вам?
– Меня спас Валентин Янин, который тогда еще не был академиком-секретарем (высший ранг научной иерархии в Бюро отделения исторических наук РАН, он его достиг позже), а был просто профессором исторического факультета МГУ. Он сказал мне: я ничего не понимаю в твоей теме, помогать не смогу, но дать свое имя – дам, чтобы ты могла писать о том, о чем задумала. И меня записали на кафедру археологии к нему. Я даже несколько раз ездила и копала берестяные грамоты, потому что среди них, как известно, есть и женские. Иногда я приходила к научному руководителю и спрашивала, что мне почитать по той или иной теме, он отшучивался: «Почитайте «Трех мушкетеров», там ведь тоже есть отношения между мужчинами и женщинами!». Так что свою диссертацию я написала абсолютно самостоятельно.
– И с какими же источниками Вы работали, чтобы подобрать материалы?
– Комплекс источников был собран мной, как мозаика фактов. Я вычитала 26 томов Полного собрания русских летописей – ведь тогда не было интернета, невозможно было найти информацию по тегам: только самой читать. Собирала нужное мне в Центральном государственном архива древних актов (сейчас это РГАДА). Бесконечные тексты «сборных рукописей» – неразобранные, неописанные сборники. Эта была длительный, утомительный, кропотливый труд, который тянулся не только 3 года моей аспирантуры, но и позже. Зато книга на основе кандидатской – «Женщины Древней Руси» – вышла огромным тиражом в 100 тыс экземпляров. Ее продавали в книжных магазинах только при условии покупки какой-то иной книги «в нагрузку» – чтобы купить книгу Пушкаревой, надо было заплатить за какую-то еще, от которой магазин хотел поскорее избавиться. Такие были практики на излете советского времени. Далее вышли еще две мои монографии – о русских женщинах в XVI веке, о частной жизни русских женщин с X до XVIII века…
Ну, а докторская диссертация затронула уже всю историю россиянок от древности до начала XIX столетия. Я уходила от древности ко все более поздним эпохам. Столкнулась с новой проблемой с источниками. Их оказалось так много, что было непонятно, за что ухватиться, как и что выбирать, чему верить и как проверять выуженное из текстов… И довольно часто сталкивалась с желанием управлявших издательским делом навязать их понимание прошлого. Был, например, один эпизод, связанный с татарской историей…
«Женщины – татарки очень красивые, и их красоту уподобляли цветам, вплетенным в русский холст»
Фото: © Владимир Васильев / «Татар-информ»
– Какой?
– Журнал «Родина» готовил на излете советской эпохи сюжет, посвященный Золотой Орде. Я нашла дивные куски из поздних летописей, касающиеся не того, как русских женщин захватывали монголы и увозили в полон, а про то, как русские князья женились на татарках, и назвала свою статью «Они как розы, вплетенные в русский холст». Женщины – татарки очень красивые, и их красоту уподобляли цветам, вплетенным в русский холст. Такое название не понравилось редактору, он убрал его – и статья вышла под названием «Полонянки». Потому что общий тренд определялся стремлением подчеркнуть, какой урон нанесло иго русским землям, как оно отбросило русскую экономику назад, замедлило ее развитие. Но ведь изучая Ордынское завоевание, можно найти множество примеров контаминации, слияния русской и татарской культур, их взаимного обогащения. Между тем, о том, что Золотая Орда была государством образованных людей, с высокой профессиональной культурой и наукой, развитой финансовой системой, в котором жители практиковали оазисное земледелие, пользовались различными средствами коммуникации, которые можно сравнить по масштабу с морскими путями в Средиземноморье, – долгое время не писалось. Не говорилось и о том, что татарские женщины были весьма образованными для своего времени, редкие из историков знали о системе образования девочек в медресе…
– Почему золотоордынская тема оказывалась искаженной?
– Такой подход, думаю, был связан с восприятием России как первой среди равных. Россия должна была быть не равной сестрой по отношению к татарам, а старшей сестрой. Почему именно сестрой? Потому что сама Россия – женского рода. Даже сейчас символическое восприятие России как женщины накладывает свои особенности на восприятие. Когда мы говорим не Татарстан, а Татария, мы также подчеркиваем женскую символику. Между тем, женская роль и в русской, и в татарской культуре – роль не главная, роль второстепенная. Так что не только мы используем язык, но и язык использует нас. Язык политики советского периода имел, безусловно, имперский налет.
«Гендер – это репрезентация, "спектакль", который мы играем в обществе, представляя себя женщинами или мужчинами»
– Наталья Львовна, о вас часто пишут как о специалисте не только по женской, но и гендерной истории. Что такое гендерная история?
– Это история взаимодействия мужского и женского социального опыта, его влияния на формирование социальной действительности и ее изменений.
Это направление рождалось следом за возникновением истории женщин, как ответ на тот крен, который возник в связи с увлечением множества исследовательниц прошлого воссозданием собственной женской истории (они даже известное слово history прочитывали как his story, то есть «его история». И в ответ создали неологизм herstory, «ее история», история женщин. Те, кто писал «ее историю» в середине 1970-х, настаивали на том, что у женщин – своя система ценностей, свое восприятие привычных понятий (дружба, честь, даже патриотизм – ведь женщины во все времена легче жертвовали своими патриотическими взглядами, стараясь сохранить благополучие своих близких, в особенности детей). Между тем, историки-мужчины в ответ тоже стали заявлять, что их история, история мужчин тоже еще не написана, появились исследования прошлого таких понятий, как отцовство, мужская дружба, мужские сообщества и братства… Такое раздельное существование мужской и женской историй могло бы продолжаться еще долго, если бы в гуманитарное знание не ворвалась гендерная концепция, а с нею и гендерная история.
– А когда это произошло, как появилось направление гендерной истории? В чем ее сущность?
– Женская история – завоевание мировой гуманитаристики конца 1960-х-начала 1970-х гг. К тому подтолкнули общественно-политические движения: молодежная революция 1968 года поставила под сомнение всю систему ценностей предыдущих, старших поколений. Во время студенческих бунтов в США и Франции, молодежь твердила, что не хочет жить по тем порядкам и законам, которые были выработаны их отцами, утверждали, что они видят другое будущее, полное свободы и любви. Студенческие протесты сопровождались рождением второй волны феминизма. Если первая волна была в XIX веке и ее требованиями было предоставление женщинам возможности голосовать и свободно выбирать профессии, то вторая волна феминизма поставила вопрос уже не о правах, а о возможностях их реализовать. Во многих странах того времени женщины получили право участвовать в политическом процессе, получать профессии и выбирать себе дело по душе, но реального равенства с сильным полом они не добились. Студенческие движения 1960-х и вторая волна феминизма сопровождались революцией в области контрацепции. Вопрос о том, как часто рожать, рожать ли вообще и от кого рожать, впервые в истории мог решаться женщинами и зависеть от их решения. Если женщина использует противозачаточные средства, то, как ни хочет мужчина заставить ее забеременеть, он этого сделать не сможет. Система мужской власти была в 1960-е годы поколеблена, возможность планирования беременности перешла в руки женщин. (Конечно, революция эта свершилась за пределами СССР, но никакой железный занавес не мог запретить проникновение информации о появлении противозачаточных таблеток, внутриматочных спиралей – все равно информация проникала к нам).
Эти три общественно-политические предпосылки (студенческая революция, революция в контрацепции и вторая волна феминизма) помогли рождению гендерной концепции. Один из ее авторов, американский психолог Роберт Столлер предложил на мировом конгрессе психологов в 1962 году различать пол (биологические) и гендер (социально-культурные) проявления половой принадлежности. Гендерные проявления - иерархизирующие, они связаны с властью. Пол – это то, что нам дала природа. Гендер – это репрезентация, «спектакль», который мы играем в обществе, представляя себя женщинами или мужчинами. И наши предки учились, и мы с вами учимся быть женщинами и мужчинами. В традиционных культурах эта учеба начиналась еще до рождения ребенка. Вспомните, когда женщина беременела и готовилась к родам, она готовила приданное, соответствующее будущему полу – либо для мальчика, либо для девочки, покупая голубое мальчику и розовое девочке, то есть начинала приписывание к определенному полу и будущему социальному поведению еще не родившегося младенца. Благодаря социальному приписыванию мы ощущаем себя мужчинами или женщинами. Вот все эти процессы конструирования и передачи женского и мужского социального опыта, женской и мужской социальной памяти, стереотипов женского и мужского поведения как раз и изучают гендерная история и гендерная социальная антропология.
– Вы считаете, что произошла революция в социальных науках в связи с рождением гендерной концепции?
– Конечно. И эта революция повлияла на нашу с вами современную жизнь. Зигмунд Фрейд считал, что «анатомия – это судьба», имея в виду, что с какой анатомией вы родились – с той и вырастете, потому что вы или мужчина, или женщина, и ваша судьба этим предопределена. А сторонники новой концепции сказали: «Пол – это репрезентация», это то, как нас сконструировало общество – женщинами или мужчинами, а раз речь о конструкции – значит, возможна деконструкция! Можно изменять и изменить то, что дано Природой, сближать гендерные роли, делать их взаимозаменяемыми. Приведу такой пример: когда я работала в Германии в 1990-х гг, меня удивило то, что в немецком студенческом городе Геттингене пеленальные столы были не только в женских, но и в мужских туалетах. Там уже тогда молодых мужчин готовили к роли отцов, к необходимости делить с женщиной ее женскую обязанность ухаживать за ребенком, ломать стереотип и быть готовыми к сближению и взаимозамене семейных ролей. Именно гендерная концепция заставила признать, что считавшееся привычным столетиями, можно перестроить.
– Что Вы делали в Германии?
– Там я выступала с лекциями по женской истории и на протяжении 16 лет была участницей исследовательских проектов по «истории повседневности». В Геттингене был большой проект по этой теме, именно немцы (наряду с итальянцами) создали данное направление, весьма отличное от традиционных исследований быта. Я была связана тесными научными связями с теми, кто помог его рождению – профессорами Хансом Медиком, Альфом Людтке, Юргеном Шлюмбумом, Отто Эксле. Проект был начат в конце 1980-х и завершился в 2016 году. Приоритеты поменялись, на первый план вышло изучение интерсекциональности и истории взаимоотношений с арабским Востоком.
«Современное поколение – едва ли не первое в истории, которое в чем-то более продвинутое, чем поколение до нас»
Фото: из открытых источников vk.com
– Наталья Львовна, имеет ли изучение гендерной истории какое-то современное практическое значение?
– Конечно, имеет, поскольку тема межполовых социальных взаимодействий теснейшим образом связана с решением демографических проблем. Вместо взаимодополнительности (типичной для традиционного общества и традиционной семьи, где «Адам пахал, а Ева пряла») в современном мире все большее значение имеет взаимозамещаемость жены и мужа, женщины и мужчины в семье. Гендерная антропология (опирающаяся на гендерную историю) подсказывает, как и когда это было или стало возможным. Или еще пример. На протяжении советского времени образ матери одиночки был негативным. Сейчас негативная коннотация по отношению к нему все еще, признаемся, немного сохраняется. Общество не готово воспринимать женщину с ребенком как семью. Но ведь Женщина и Ребенок – это уже семейные отношения. Общество должно относится с уважением к таким женщинам, потому что они могут взять ребенка на воспитание из приюта, из детского дома или завести свое продолжение через ЭКО. Строгое, а порой пренебрежительное отношение к матерям-одиночкам в нынешних реалиях странно, потому что на нехватку мужчин повлияли войны XX века. Это демографическая яма до сих пор нам аукается. Последняя демографическая яма XX столетия связана с перестройкой, когда было так тяжко жить, что люди не заводили детей, да и сейчас в связи с политической турбулентностью люди боятся заводить детей. Гендерная история заставляет изучить, как подобные проблемы преодолевались в прошлом, а гендерная антропология помогает понять, как возможно решение проблем дефамилизации и малой детности в современной ситуации.
– То есть, вы пессимистично оцениваете положение с деторождением у молодых россиян?
– О ситуации я сужу не по поколению своего сына, которому 41 год, а по поколению внука, которому 18. Он сам и его друзья не планируют быстро жениться и завести ребенка, а хочет подольше пожить для себя. У меня первый ребенок появился в 24 года, у моего сына в 2006 году тоже в том же возрасте. Старшее поколение заводило детей сравнительно рано, особенно если это был второй брак. Нынешние же молодые люди ориентированы на более позднюю детность. В социологии этот феномен называется «отложенное родительство». Для современного администрирования, составления бюджетов, социального прогнозирования знание особенностей гендерных процессов абсолютно необходимо. Нужно понимать, в каком направлении эволюционируют социально-половые отношения, чтобы не наступать на одни и те же грабли.
– Помимо отложенного родительства, какие еще произошли изменения?
– Молодое поколение женщин поняло, что оно не связано теми обязательствами перед государством, которые раньше существовали. Государство раньше говорило: вы рожайте, а мы о вас позаботимся. Было бесплатное обучение, бесплатная медицина, дети ходили в почти бесплатные сады и ясли: плата была чисто символическая. Студент получал стипендию 40 рублей, ясли стоили 1% от стипендии, а иногда были и бесплатными, за счет факультета, если это был студенческий брак. Сейчас ожидать студенческих или аспирантских браков невозможно, если человек не подрабатывает.
Если женщина не становится спонсируемой, то она должна работать. Она не может просто писать диссертацию: она должна где-то подрабатывать или быть зависимой от родителей. История российской семьи, гендерная история России убеждают, что у нас сложилась удивительная культура, которой нет в Европе и США. Она связана с тем, что у нас родители поддерживают финансово взрослых дочек и даже сыновей. Часто доходит до того, что молодой человек уже где-то работает, но работает для себя и занимается тем, что греет ему душу. Но свободно жить на это невозможно. И тут подключаются родители. Они готовы полностью его, взрослого, содержать!
Такой картины невозможно представить в США. Ты окончил школу, отпраздновал с родителями аттестат, тебе дали небольшую подъемную сумму – и все! Дальше ты уже сам – работаешь, учишься, строишь отношения... А у нас этого нет. В России многопоколенность была, есть и будет. В этом явлении, напомню, есть и позитивные черты. Только в многопоколенных семьях мы можем свои представления, ценности и идеи передавать младшим. Если мы общаемся с нашими внуками, то мы можем передать им то, что для нас ценно. Если этого не делать, то для них будет ценно то, что они нашли в социальных сетях по интересующих их темам, что сказали их друзья-приятели, «значимые взрослые» на стороне – но не мы.
Современное поколение – едва ли не первое в истории, которое в чем-то более продвинутое, чем поколение до нас. Раньше деды и отцы передавали младшим свои знания и понимали, что, если сейчас они научат их этому мастерству, их дети смогут существовать. Сейчас мы можем многое отдать молодым, но далеко не всему можем научить. Напротив, это мы теперь учимся подчас чему-то у более молодых.
– Можете назвать какие-то особенности современного поколения?
– Современное поколение не читает. Раньше, читая, мы получали модели поведения в различных ситуациях, обучались разрешению конфликтов по моделям, описанным в книгах. Мы аккумулировали эти знания из назиданий старших, учителей в том числе, из школьной программы, из художественной литературы... Читая, мы понимали, как разруливать сложные ситуации, как вести себя достойно, мы могли сформулировать, что честно, а что бесчестно, мы просчитывали это, получив книжные знания. А нынешние молодые не читают книги, не проживают того, во что эмоционально вовлекались мы. Я замечаю, что у молодых доминирует клиповое сознание, формируемое через формат shorts. Согласимся, что там тоже обыгрываются разные модели поведения. Но это не наше, не такое глубокое погружение, я сомневаюсь, что нынешние молодые эмоционально тоньше нас, старших. Но нам придется это не только признать, но и приспособиться к этому новому. Не получится только причитать и говорить, что они – не то, что мы.
СПРАВКА
Пушкарёва Наталья Львовна – российский историк, культур-антрополог, доктор исторических наук, основоположница направления исторической феминологии и гендерной истории в России, Заслуженный деятель науки РФ
Подготовил: Владислав Безменов
