ВОЗНИКНОВЕНИЕ РУССКОЙ АРАБИСТИКИ

Начало университетского преподавания в Харькове и Казани

Начало отечественной арабистики

Новую эпоху русской арабистики открыл университетский устав 1804 г., который впервые планомерно вводил преподавание восточных языков в программу высшей школы, уделяя им особую кафедру. Под «восточными» языками в Западной Европе того времени понимались почти исключительно семитические, среди которых первое место принадлежало древне еврейскому. У нас семитологическая традиция корней не имела, если исключить кафедры в Дерпте и Гельсингфорсе, стоявшие обыкновенно особняком. Восточными языками у нас считались прежде всего языки близкого к России мусульманского Востока, и первое место занимал, естественно, арабский. Не везде в университетах преподавание утвердилось сразу после устава 1804 г. и не везде оно сохранило непрерывно свою преемственность. Раньше всего кафедра оказалась замещенной именно там, где она скорее всего опустела, – в Харькове, не имевшем для востоковедения и тех слабых основ, которые были в некоторых других центрах.

Первым профессором явился местный пастор И. Б. Брендт (1805-1806), как можно думать, представитель западной семитологической традиции, для которого арабский едва ли играл самостоятельную роль. Кратковременный и случайный гость на университетской кафедре, этот первый профессор восточных языков в России не оставил следов ни в преподавании, ни в науке. Наступил перерыв почти в четверть века. Вскоре после Барендта, но на Кафедре древней литературы, оказался крупный немецкий ученый Х. Роммель (1781-1859), который еще в раннем возрасте познакомился с арабским языком и, по его собственным словам, уже 15-летним мальчиком чувствовал «громадное богатство этого неисчерпаемого языка». Ученик семитологов А. Т. Хартмана (1774- 1838) в Марбурге и И. Г. Эйхгорна (1752-1827) в Геттингене, он и начинал свою работу с исследования «Описания Аравии» у Абу-л-Фиды (1802), которое было сочувственно встречено самим Сильвестром де Саси. Однако постепенно он перешел к античной филологии, увлеченный знаменитым основателем геттингенской школы классиков Х. Г. Хейне (1729-1812). Переговоры Харьковского университета с ним велись с 1803 г., но только в 1810-м, под влиянием занятия Наполеоном его родины – Гессенского герцогства, – Роммель решил переехать в Харьков. Уже через четыре года, с падением Наполеона, он вернулся на родину, но его кратковременное пребывание в Харькове не прошло бесследно, во всяком случае в отношении его прямой специальности, если не арабистики, которая для него самого к этим годам отошла на задний план.

Первые работы

Университет все время прилагал усилия к замещению Кафедры восточных языков. В 1811 г. Советом был избран на нее один из первых во времени западноевропейских иранистов, автор первой персидской грамматики и хрестоматии (1805), Ф. Вилькен (1777-1840), впоследствии (1837) член-корреспондент нашей Академии, известный трудами по истории крестовых походов (1807-1832) и русско-византийских отношений IX-XII вв. (1829); он не смог приехать. Дважды Университет обращался с приглашением к шведскому арабисту Я. Берггрену (1790-1868), и выбор нельзя не признать удачным. Спутник в путешествиях по Сирии Сенковского, он также занимался у известного маронитского ученого А. "Арйды (1736-1820).

Его словарь разговорного языка является в сущности первой серьезной работой по арабской диалектологии; он и печататься начал у нас в России в 1825 г. под наблюдением Сенковского, вызвав большой интерес еще до выхода в свет в нашей широкой печати. Какие-то разногласия с неуравновешенным сотоварищем и редактором надолго прервали печатание, и оно было закончено через много лет уже в Швеции в 1844 г. И сам Берггрен, несмотря на приглашения, не приехал в Харьков. кончив свою жизнь провинциальным пастором на родине. Усиленное внимание к восточным языкам иногда вызывало, по-видимому, некоторую реакцию и в университетской среде: П. П. Гулак-Артемовский, открывая курс польского языка в 1819 г., важность внимания к нему не без некоторой иронии обосновывал, между прочим, тем доводом, что даже «изучение некоторых мертвых восточных языков в известных наших учебных заведениях... сочтено правительством за нужное». Кафедра пустовала четверть века, и только в 1829 г. Бэрендта заместил будущий академик Б. А. Дорн (1805 - 1881).

Шестилетнее пребывание в Харьковском университете (1829-1836) было для него лишь первым этапом долголетней деятельности в России – этапом и кратковременным и тоже, по-видимому, случайным и для него самого и для Университета. Уже ко времени приезда в Россию он обладал научным знанием большого количества восточных языков, будучи пионером в изучении некоторых из них, как например афганского. В Харькове, точно нащупывая потребности своей новой родины и интересы слушателей, он старался разнообразить свое преподавание. Уделяя основное внимание по устанавливавшейся у нас традиции арабскому и персидскому, он вел факультативные занятия не только по занимавшим первое место в европейских университетах еврейскому и санскриту, но и по турецкому и эфиопскому.

Проблемы языка

В последней области его пример остался единственным у нас на весь XIX век; лишь в начале XX в. эту линию возобновил в Петербурге Б. А. Тураев, не нашедший до сих пор продолжателей. Научная основательность Дорна и в эти юные годы не подлежала сомнению, но подходящей почвы для серьезного преподавания не находилось. Как раз в это время (1833-1836) в Харьковском университете учился известный впоследствии историк Н. И. Костомаров (1819-1885). Из отзывов его современников о профессорах мы узнаем, что «талантливый Дорн при всех своих способностях едва ли мог вообще иметь большое влияние на студентов, читая по-латыни восточные языки».

Никаких учеников его по специальности за этот период, действительно, не известно, и лишь иногда его имя до сих пор связывается с отдельными объектами рукописных или нумизматических собраний в Харькове и Киеве. С его переходом в Петербург востоковедение в Харькове навсегда лишилось официального представителя в Университете: только серьезные индианисты продолжали встречаться среди профессоров общего языкознания, и восточная нумизматика изредка находила своих адептов-любителей, среди которых попадались лица, знавшие и арабский шрифт. Другой характер приобрела арабистика в Казани, где кафедра была замещена несколько позже. Первым профессором явился молодой, приглашенный из Ростока по рекомендации О. Тихена, двадцатипятилетний его ученик, будущий академик Х. Д. Френ (1782-1851). Его пребывание в Казани было не слишком долговременным и ограничилось только десятью годами (1807-1817); оно явилось только подготовкой к его широко развернувшейся впоследствии деятельности в Петербурге.

Эпоха отечественной арабистики

Путь, пройденный им в Казани, был очень нелегок во всех отношениях, не исключая и личной жизни, осложненной дрязгами провинциального города. Однако именно здесь он превратился из обычного на Западе семитолога-экзегета, каким приехал из Германии, в первоклассного арабиста, которого в современной ему Европе решались сравнивать только с Сильвестром де Саси. Здесь он положил начало своим, создавшим впоследствии эпоху, работам над арабскими источниками для истории Руси; здесь на богатом материале он стал расширять свою нумизматическую подготовку, которая вскоре сделала его не имеющим соперников знатоком.

Основным объектом преподавания Френа за все десять лет в Казани был почти исключительно арабский язык, для изучения которого со студентами он пользовался всеми доступными, тогда немногочисленными изданиями, меняя каждый год комментируемых авторов. С педагогическими целями он сам в 1814 г. напечатал недавно переданным в Казань превосходным шрифтом петербургских Коранов XVIII в. две знаменитых «Ламийи»- касиды с рифмой на аш-Шанфары и ат-Туграй – первое вышедшее у нас в России издание арабских стихотворений. Наряду с языком, он систематически с первых лет вел занятия по восточной нумизматике, главным образом куфической, а потом Золотой Орды, хотя знакомил с нею только «успевших». Тех, «кто изьявят желание учиться еврейскому, раввинскому, халдейскому, сирийскому и другим восточным языкам», несмотря на его объявление в «обозрении» университетского преподавания, по-видимому, не находилось.

Сложный путь

Быстро и верно определив задачи, которые ставит перед зарождающейся арабистикой его новая родина, Френ уже в казанском периоде понял неотложную нужду в создании молодых специалистов из местной среды и в очень тяжелых условиях старался их готовить, можно сказать, с первого года. Его энергию не сломило ни отсутствие общего языка со студентами, которые плохо владели латинским, ни недостаток пособий, который он восполнял собственной библиотекой. Он неустанно трудился над элементарным образованием, а зачастую и воспитанием своих одиночных учеников, вникал во все мелочи их жизни и всячески старался вывести их на верный научный путь.

Не его вина, что обстоятельства складывались неблагоприятно. Уже в год своего приезда он обратил внимание на даровитого студента С. В. Кручинина, который в 1809 г. еще до окончания курса стал его помощником в занятиях с младшими питомцами Университета. Вступая в пререкания с начальством, которое чрезмерно строго хотело покарать распространенные в провинции увлечения и шалости молодежи, Френ добился оставления его в Университете и вел с ним специальные занятия по Корану, но уже 30 июня того же 1809 г. Кручинин умер. Преемника ему Френ усмотрел в лице студента Я. О. Ярцова (1792-1861). Он окончил курс в 1812 г. и принял участие в Отечественной войне. В 1816 г. он защитил диссертацию о восточных словах в русском языке, после чего год пробыл в Персии. Оттуда он привез ряд выполненных им работ, в числе которых значился «Свод ал-Корана».

Работа с татарами 

Его возвращение совпало уже с переездом Френа в Петербург, и вскоре за ним последовал и Ярцов в звании адьюнкта Академии (1818-1819). Однако здесь он оставался связанным с Френом недолго, перейдя в Азиатский департамент; работа его пошла несколько в ином направлении чиновничьей службы. Все же Френ не ошибся. в определении его способностей: впоследствии известный историк Востока В. В. Григорьев считал Ярцова «одним из первейших у нас знатоков татарских наречий». серьезности его интересов говорило и небольшое собрание восточных рукописей, приобретенное после его смерти библиотекой Петербургского университета. Стремясь всячески выискивать возможных кандидатов в востоковеды среди русской молодежи, Френ старался в то же время использовать выгодное положение Казани, входя в общение с учеными татарами, в частности с известной династией преподавателей Хальфиных. Не всегда ему удавалось внушить им понимание методов научной работы.

Когда позже Френ печатал в Казани чагатайский текст генеалогической истории турков Абу-л-Гази под наблюдением Ибрахима Хальфина (ум. в 1828 г.), он получил первый лист исправленным в языке с начала до конца, так как редактор находил, «Абу-л-Газй старый слог, нынче лучше пишут». В Казани Френ не располагал еще серьезной рукописной базой, хотя даже путем газетных объявлений старался возбудить интерес к собиранию и исследованию соответствующих источников. Переезд в столицу позволил ему быстро обнаружить исключительный талант в работе над рукописными материалами и их организацией. С этим переездом научная арабистика у нас окончательно и твердо стала на свои ноги. В Казани преподавание арабистики не зачахло, но первоклассных преемников у Френа не нашлось. Все же со временем нам придется еще говорить о некоторых специфических чертах в том, что мы можем назвать казанской школой арабистов.

Источник: Академик И.Ю.Крачковский. Избранные сочинения
Автор: академик Игнатий Юлианович
Подготовил: Владислав Безменов

Источник фото на анонсе: halal-service.com