«Когда снимаешь татарский фильм, постоянно слышишь: «Татарин не может так делать»

«20-е годы оказались очень скудными на кино»

– Алиса, ваша последняя на сегодня творческая работа – это участие в фильме «Гора влюбленных», который снимает Салават Юзеев, так? Расскажете что-нибудь о нем?

– Не знаю, могу ли я говорить вместо Салавата Ильдаровича, но, в принципе, фильм уже практически снят, осталось совсем немного. Скажу так: все идет нормально.

– Но какое-то предвкушение у вас уже есть? Все-таки это самый дорогой татарстанский проект за последнее время.

– Ну, получается красиво, визуал хороший. Для меня это самое главное.

– До этого вы как художник-постановщик поучаствовали в съемках таких проектов на татарскую тему, как «Кире» и «Микулай». Один из них жанровое кино, как бы комедия из татарского театра, второй вроде как авторское. Что думаете о том, что получилось? По гамбургскому счету. Это интересно зрителю?

– Думаю, да. У любого фильма так или иначе есть своя аудитория, как и у любой музыки, например. «Кире» – это семейная комедия про семейные ценности, она много кому может быть интересна. Тем более что это такой бодренький веселый фильм.

Что касается «Микулая», то принято считать, что аудитория авторского кино значительно уже, но сейчас ситуация, мне кажется, изменилась. Авторские фильмы идут на большом экране, и на них ломятся толпы. Вот «Бедные-несчастные» Лантимоса – это же авторский фильм. Но в наше время очень многие любят такое кино и ходят на него. «Микулай» тоже очень интересный самобытный фильм, на который стоит сходить.

– Вам не кажется, что те же «Бедные-несчастные» оказались в таком положении, в том числе в номинантах «Оскара», благодаря повестке?

– Фильм сам по себе крутой и в номинантах оказался заслуженно, но мне кажется, это произошло еще потому, что 20-е годы оказались очень скудными на кино. Сначала из-за пандемии, теперь вот из-за повестки. Да, какие-то блокбастеры на больших экранах идут, но нет такого, как в 90-е или 80-е, когда что ни фильм, то прямо золото. Мы помним и любим очень большое количество картин того времени, а в 20-х таких фильмов, которые реально стоят того, чтобы их смотреть, почему-то очень мало. Предложение обнищало.

Вот, например, «Барби» всем нравится, а мне она вообще не зашла. Картинка изумительная, художка прекрасная, но что там хотели сказать авторы, я не понимаю.

«Не хотела бы показывать женщину через принижение мужчин»

– А вам вообще интересна феминистская повестка и фильмы по ней?

– Я думаю, что любая острая тема должна подаваться не в лоб и не так навязчиво, как делается сейчас. Да, угнетенные меньшинства пытаются вывести на передний план. Но это делается так безвкусно и прямолинейно, что иногда думаешь – лучше бы они этого вообще не делали.

В старых фильмах все эти темы, в том числе феминизм, тоже мелькают, но они показаны тонко. Ты не напрягаешься, когда смотришь: «А, вы опять об этом? Да-да, хорошо, я уже понял».

– А где было тонко показано, например?

– Сразу так и не вспомнишь, но, наверное, любой сильный женский характер, который не вызвал у тебя отторжения, является хорошим примером. Может быть, писательница в «Маленьких женщинах» 1994 года.

А когда это сделано нарочито... Например, смотришь фильм про викторианскую эпоху, где дама рассуждает на темы, которые тогда вообще не поднимали: вот, я женщина, туда-сюда, мы с мужчинами наравне. Потом она задирает платье, берет дубинку, дубасит мужиков и скачет на коне. Это выглядит неестественно и вызывает отторжение.

– Если бы вам вдруг предложили снять фильм по феминистской повестке, вы бы взялись?

– Если бы и взялась (хотя все-таки, наверное, не взялась бы), то это был бы фильм про наши дни. Потому что сейчас феминизм действительно имеет место быть. Женщины многого добились по сравнению с предыдущими десятилетиями, и очень много таких женщин, в том числе среди моих знакомых, которые добились успеха без помощи мужчин, и они классные, сильные, самодостаточные. У меня претензии больше к историческим фильмам, которые перевирают факты.

При этом я бы не хотела показывать женщину через принижение мужчин. Некоторые фильмы паразитируют на феминистической теме, занижая мужских персонажей, делают из них злодеев, грубую тупую силу, а женщина на этом фоне возвышенная и великолепная. Но разве нельзя сделать их равноценными? Женщины и мужчины действуют заодно, каждый из них так или иначе влияет на эту жизнь.

«Не надо делать так, чтобы татарин в кадре постоянно пил чай с молоком»

– В российских исторических фильмах татарина порой показывают примитивным ограниченным человеком. Что вы об этом думаете?

– Мне кажется, если в фильме, который снимается в Москве, есть татарин, казах или человек любой другой национальности, это всегда клишированный персонаж, который вплетен в сюжет только ради того, чтобы он там просто был как объект для шуток или еще для чего-то.

Естественно, это обижает народ. Это как у американских режиссеров, которые от незнания чужой культуры часто искажают русских, немцев, французов и т.д. Есть и хорошие режиссеры, которые вникают в тему, но в большинстве фильмов так. Если это француз, то он лягушатник, если немец, то фашист, если русский – значит, алкаш и т.д.

– Грузинские кинематографисты в советское время ставили на юмор, и их короткометражки завоевали зрителей всего Союза, потому что это было действительно смешно, философски и с национальным колоритом. Что могло бы быть такой фишкой в татарском кино сейчас? Как показывать татарскую идентичность?

– Главный персонаж в таком татарском кино должен быть в любом случае хорошо прописан. Это же в первую очередь человек, у него есть и положительные, и отрицательные черты, какие-то переживания. Это не образ какой-то одной фишечки, не надо делать так, чтобы он в кадре постоянно пил чай с молоком, потому что так пьют чай татары. Не знаю… Может быть, стоит использовать определенные татарские фразы типа «айда» и прочие, которые могут стать крылатыми для всех, не только для татар.

– Я однажды оказался на репетиции спектакля известного московского режиссера. В какой-то момент он остановил актеров и сказал: «Так! Это еврейская фраза, ее нужно усилить. Еще раз, с еврейской фразой, пожалуйста». То есть там вплетаются вот такие незаметные вещи «для своих», которые на самом деле усиливают идентичность. Вы, как художник, можете включать в фильмы подобные пасхалки или, наоборот, заметные, большие символы, как в «Неуловимых мстителях», где всадники едут на фоне солнца? Тюркский символ, на самом деле, хотя режиссер, скорее всего, не это имел в виду.

– Да, мне всегда нравилось включать в кадры какие-то вещи, которые могут быть незаметны при первом просмотре, но которые что-то да означают. Кто знает, тот поймет, как говорится.

«Честно пыталась понять претензии к «Микулаю», но не получилось»

– Будь вы на месте Ильшата Рахимбая, претензии кряшен к «Микулаю» вас порадовали бы как бесплатный пиар или, наоборот, демотивировали?

– Меня бы это полностью демотивировало. Не могу сказать за Ильшата, но режиссер, мне кажется, – это человек очень тонкой душевной организации, его легко обидеть, он всегда носит сердце в рукаве и остро все воспринимает.

Я честно пыталась понять претензии к фильму, но у меня не получилось. Это фильм не о кряшенском народе, а о человеке, истерзанном душевными переживаниями. У человека есть и отрицательные стороны, изъяны, и я не верю, что на планете существует народ, полностью состоящий из положительных людей.

А кряшенская культура, то есть сеттинг, в котором происходит действие, – она уникальна, она очень интересная и яркая, она мне очень нравится. Мы и хотели показать ее такой – яркой, интересной, чтобы те, кто не знаком с этим миром, захотели с ним познакомиться. Мне казалось, у нас получилось передать ее самобытность. Понятно, что тему кряшен мы полностью не раскрыли, но мы и не пытались это сделать. Это то, в чем живет персонаж.

– А именно к вашей работе были претензии?

– Я не слышала. Вообще мы же консультировались с кряшенами и я не с потолка все это брала, изучала тему. Поэтому надеюсь, что нет. Просто эти претензии так или иначе касаются и меня, я же непосредственно участвовала в фильме. Поэтому мне это неприятно. В принципе, когда прикладываешь столько усилий и получаешь вот такую реакцию, то да, руки опускаются. Ильшату я, конечно, не завидую.

Такое есть и в целом в татарской теме. Когда снимаешь татарский фильм, это постоянно присутствует: «Татарин должен говорить и делать вот так! А вот так он делать уже не может». Когда мы снимали фильмы про татар в татарских деревнях, нам часто говорили разные люди: «Этого не может быть в татарском доме! Этого он не мог сделать, этого он не мог сказать». Что не мог, почему? Он же человек, а не эталон из палаты мер и весов, он что угодно может сказать и сделать. Это уже какое-то обрубание человеческой индивидуальности.

– Кстати, в «Кире»-то главный герой – как раз такой гиперболизированный татарский душнила.

– Да-да, не дающий дышать членам своей семьи.

– Что можете сказать о Викторе Сухорукове?

– Естественно, на съемочной площадке все были заряжены тем, что это артист большого масштаба, все ждали, когда он приедет. Он оказался очень интересным, рассказывал истории и байки из своей актерской карьеры, у него многому можно научиться. Если ему что-то не нравилось, он старался этого не показывать. И с Камилем Лариным на съемках «Кире» было примерно то же самое. Вокруг него всегда была легкая атмосфера, он много шутил и старался всех поддерживать.

«Ваш фильм стоил три миллиона – куда вы потратили эти деньги?!»

– Раньше было такое ощущение, у меня во всяком случае, что что бы в Татарстане ни снимали с господдержкой или просто с крупным для нас бюджетом, получался автомат Калашникова. То есть татарский театр, перенесенный на экран. Есть ли у нас сейчас примеры других проектов, может быть независимых, о которых мы не знаем?

– Во-первых, чтобы получился другой проект, он не должен сниматься на государственные деньги. Любые фильмы, которые снимаются при господдержке… Хотя и поддержка эта, прямо скажем, вообще ни о чем.

– 8 миллионов рублей на 10 фильмов?

– Ну да. Этого на обеды съемочной группе и логистику едва хватает, не то что на зарплату или производство.

Но у людей, в том числе у СМИ, всегда возникает вопрос: «Ваш фильм стоил три миллиона – куда вы потратили эти деньги?! Меня в нем то не устраивает, это не устраивает». Кого-то в любом случае что-то не устраивает. А на эти деньги снимается, как правило, что-то по татарской классике, чтобы всем угодить.

Поэтому если молодой режиссер хочет снять фильм на свою тему, ему нужно искать спонсорские деньги.

– И что, есть такие примеры достойного кино?

– Ну, все фильмы так или иначе достойны. Я же не говорю, что фильмы, которые снимаются с государственной поддержкой, какие-то не такие. Нет, они все хорошие, и я сама участвую во многих. Так или иначе все стараются сделать так, чтобы фильм получился хорошим. Даже если он пытается угодить слишком многим, он может быть при этом интересным.

А независимое кино... Нет, я не знаю таких примеров. Может, и есть какие-то маленькие фильмы, но они не доходят до зрителя. Они снимаются чуть ли не на свои деньги, а чтобы люди о них узнали, нужна рекламная кампания, которая стоит столько же, сколько сам фильм. Естественно, ни у кого нет таких денег.

Даже те наши фильмы, которые нашумели, шли к прокату с огромными испытаниями. Тот же «Микулай» или выходящий сейчас в прокат «823-й километр». Надеюсь, что и «Гору влюбленных» покажут в кинотеатрах. Но это очень сложно, вы просто не представляете, сколько кругов ада там надо пройти.

Вот фильм «Мы – дети 41-го года», снятый, кстати, на субсидию, в прокат не вышел, и это очень жаль. Хотя из-за очень скромного бюджета у меня там много вопросов именно к моей работе. Ну это всегда так бывает, когда смотришь фильм на каком-то предпоказе. Думаешь – блин, столько всего можно было бы сделать гораздо лучше, если бы было финансирование.

«Нужно построить в Татарстане деревню с нуля»

– Байбулат Батулла говорил нам в интервью, что сейчас чрезвычайно сложно найти деревенскую натуру. Они объездили кучу локаций, и везде, условно, сплошные железные заборы.

– Профнастил – это вообще мой самый большой враг на свете. Ну еще пластиковые окна и газовые трубы. Это просто боль. Я давно предлагала построить в Татарстане деревню с нуля, чтобы снимать там все подобные фильмы. Или взять заброшенную деревню и восстановить ее. Потому что когда вы снимаете исторический фильм в деревенском доме, вы всегда сталкиваетесь с тем, что в нем кто-то живет, то есть его просто предоставляют для съемок. Соответственно, я не могу там все переделать. Бывает, дают заброшенные дома, где я могу немного разгуляться, если, опять-таки, позволяет бюджет. Но даже если там нет пластиковых окон, это значит, что это очень старый, разваливающийся, покосившийся дом, в котором деревянные рамы уже буквально вспухли от старости. И он не выглядит как дом, в котором живут люди. Приходится выкручиваться, как-то прикрывать изъяны.

К сожалению, в Татарстане нет такого огромного павильона, внутри которого можно было бы снимать фильмы. Не только фильмы, очень часто для коммерческих, рекламных съемок нужно построить квартиру, и нам это просто негде сделать. Таким павильоном пользовалось бы множество продакшенов. Еще у нас нет реквизиторского склада с мебелью и всякими историческими вещами, за этим приходится ездить в Москву.

– Если в вашей профессии все связано с такими трудностями, почему вы не уехали в Москву?

– У меня всегда в голове есть список плюсов и минусов того, что я уеду или останусь. И пока плюсов у Казани больше. Зовут на проекты в Москву – езжу с удовольствием, не зовут – не езжу. Необязательно же переезжать куда-то, можно работать и тут, и там. Мне нравится в Казани, здесь я как-то у себя дома. Несмотря на то что к киношникам здесь зачастую относятся как к скотине, вместо того чтобы поддерживать своих. И мне кажется, на региональное кино никогда не будет выделяться много денег. В Татарстане они выделяются на другие вещи, кино – это что-то второстепенное. Хотя в целом ситуация в региональном кинематографе сейчас гораздо лучше, чем 10 лет назад, много фильмов снимается.

Конечно, в Москве больше денег и возможностей. Там гораздо легче работать художником, есть буквально все ресурсы, ты просто берешь и делаешь. Поэтому да, очень многие хорошие специалисты, в том числе мои друзья, уехали. Сейчас наша сфера в Казани состоит из людей, которые учатся, из студентов. И поэтому они пока не уехали (смеется). Либо это те, кто живет с семьей и не может просто так сорваться. А молодежь, мне кажется, пока еще не решила. В любом случае нужно попробовать себя здесь. Казань классный город, почему бы здесь не жить, он во многих отношениях хорош. А если хочешь снять крутой фильм, езжай в Голливуд или в Москву.

– Вы помимо кино снимаете рекламу, клипы и тому подобный видеконтент. В этой сфере наш рынок тоже живой?

– Очень даже живой. Коммерческие съемки, которые меня кормят, есть всегда. И бывает, что нет-нет да и предлагают творческие проекты.

Галиева Алиса Шамилевна – художник-постановщик, лауреат премии Гильдии кинокритиков и киноведов Союза кинематографистов РФ как лучший художник года (2022).
Родилась в Казани. Окончила факультет дизайна КХУ имени Фешина, кафедру режиссуры игрового кино факультета кино КГУКИ (ныне КазГИК).
Художник-постановщик фильмов «Микулай», «Мы – дети 41-го года», «Ибн Фадлан», «Республика 99», «Водяная», «Кире», «Халима» и др.
Живет и работает в Казани.

Рустем Шакиров, Рамиль Гали
Источник материала: tatar-inform.ru