Кот казанский: татарин и царь в восприятии русского после «взятия» трех ханств

Откуда пошел кот казанский?

Один из самых популярных героев русского лубка XVII–XIX вв. Кот Казанский, по мнению автора этих строк, был изначально связан не с образом Петра I, а с субъектами-атрибутами своей номинации – Казанским, Астраханским и Сибирским ханствами и подразумеваемым вместе с ними обобщенным образом татарина. Отождествление императора с Котом произошло спустя длительное время после возникновения анималистического героя (в лубке «Мыши кота погребают») и нашло свое выражение в лубке «Кот Казанский», возникшем в начале XVIII в., и имитациях сюжета с погребением, появившихся, вероятно, после смерти Петра. Созданная в допетровское время картинка «Мыши кота погребают» рассказывала о коте, названном «казанским», его взаимоотношениях с мышами (под которыми подразумевались преимущественно русские) и взаимоотношениях мышей между собой. Лубок имел нравоучительную и антиклерикальную направленность, это яркий образец социальной сатиры.

В лубке «Кот Казанский» и имитациях сюжета с погребением имя и образ существующего, прочно вошедшего в общественное сознание фольклорного героя, были трансполированы на императора, изменились смысловое наполнение и внешние признаки образа. Располагая тем же именем и той же легендой, что и предшественник, в XVIII в. в актуальной мифологии русского общества начинают свое самостоятельное существование двойники прежнего Кота Казанского, отличавшиеся от первообраза и различавшиеся между собой (прежде всего энигматической атрибуцией подразумеваемой персоны).

Предположение о сатирической направленности обоих лубков исключительно против императора Петра Алексеевича было высказано известным русским коллекционером, исследователем народной картины Д. А. Ровинским и поддержано еще более известным искусствоведом В. В. Стасовым, который специального исследования по этому вопросу не проводил. Их единственный неумозрительный аргумент в пользу выдвинутой ими же (при первенстве Д. Ровинского) версии состоял в том, смерть кота на одном-двух лубках датируется четвергом и «шестопятым» числом. (Петр I, как полагали Д. Ровинский и В. Стасов, умер в четверг с пятого на шестое января). Но император умер 28 января 1725 г., а датировка различных «событий» или «документов» четвергом, приходящимся на «шестопятое» число, – характерная черта русского устного и письменного фольклора; в частности, некоторые списки «Калязинской челобитной» заканчиваются именно этой энигматической датировкой.

Ни один из лубков с погребением кота не содержит однозначно истолковываемого намека на Петра; ни один из них не содержит какого-либо указания на европейскую «родословную» кота, хотя намек на Петра через «голландский ум» или «немецкий разум» был бы более естествен, чем через татарские лексические и изобразительные аллюзии. И все же возникновение в поздних (предположительно с 3-й четв. XVIII в.) лубках ряда намеков, которые могут быть отнесены к деятельности и личностным качествам Петра, существенное изменение изобразительного ряда лубка дают основание предполагать его трансформацию, в ходе которой первоначально заявленные нравоучительные и антиклерикальные аллюзии оказались подмененными другими, имевшими антипетровское звучание.

Карнавал или похороны?

В первой по времени возникновения лубочной картинке кот не имеет ничего общего с обликом Петра, между котом и мышами нет анатагонизма, в индивидуальных изобразительных и лексических характеристиках доминирует добродушная интонация. Действие, в котором кот выступает как главное лицо, напоминает похоронную процессию, кота везут на кладбище, надписи на картинке (легенды) назойливо предлагают зрителю поверить в серьезность происходящего, но оно нарочито, траурная церемония пародируется почти всеми ее участниками: веселый музыкант Вавилко песни напевает, перед ним несут ушат «доброва питья выморознова, зяблава году, ис-по заходу», мыши из Рязани, прозванием Макары «лямками кота тянут, себе натсадно, а женам на белила», рядом с ними мышь, бьющий в бубен, «старая мышь-блудница, прокурница» и другие веселящиеся персонажи. Праздничное, буффонадное поведение мышей естественно (если отвлечься от подтекста, заложенного автором), ведь они хоронят своего недруга. Но веселится и тот, кого хоронят, – кот. Лежа на санях со связанными лапами, он изображает мертвого. В зубах у него зажата мышка, выражение мордочки умильно-умиротворенное.

Поп Колотило, его реальный прототип и литературный двойник

Лишь два участника буффонады торжественно серьезны – Емелька-гробыляк, стоящий на санях с «телом», и «татарской поп». Первый персонаж, на мой взгляд, не имеет самостоятельной роли в смысловой палитре лубка. Он и «мышка-пономаришка, который тянет табачишка» составляют свиту «татарского попа», а функциональная задача Емельки заключается в том, что именно он подсказывает зрителю, откуда происходят поп и пономаришка и какой конфессии они принадлежат. Подсказка включена в легенду Емельки в форме его адреса-атрибута: «с Покровки». Автор лубка здесь имеет в виду собор Покрова Пресвятой Богородицы (церковь Василия Блаженного) в Москве, возле которого, в начале улицы Варварка, с незапамятных времен (не позднее сер. XVI в.) собирались безместные попы и предлагали свои услуги населению по совершению треб, включая те, что были связаны с уходом человека из жизни. Здесь же обретались могильщики, пономари, дьячки. Впрочем, попы тоже не чурались черновой работы на похоронах, подряжались рыть могилы. На это обстоятельство указывает лопата за спиной «попа татарского безграматенайко» (такая же – в «руках» Емельки-гробыляка).

Превышение предложения над спросом на поповской бирже труда на Покровке, стремление священников опередить друг друга в борьбе за заказчика нередко порождали драки между ними. Прозвище попа – «Колотило» – связано с этой печально известной стороной быта старой Москвы. Сказать о попе, что он с Покровки, автор лубка не решился, ведь в этом случае он мог бы быть обвинен в том, что называет православное духовенство «татарским» и в том, что изобразил духовных лиц в облике мышей, но при помощи легко прочитываемых его современниками намеков он недвусмысленно обозначил объект своей сатиры.

Узнаванию попа помогала популярная в народе «Калязинская челобитная», в которой безграмотный поп Колотило с Покровки учит монахов пьянствовать. Его татарская дефиниция в «Челобитной» отсутствует, он не татарин, но в помощниках у него ходит подьячий Сулим. Поп Колотило и подьячий Сулим названы в повести «лучшими бражниками» России. Старинная поговорка «Живи Колотило за рекою, а к нам ни ногою», подтверждает нарицательность имени лубочного и литературного персонажа и служит лишним доказательством его мнимой татарскости. («За рекою» – подразумевается, вероятнее всего, Москва-река. К Покровке (Крестцу) с юга примыкал Спасский мост, соединявший Замоскворечье с Красной площадью. На мосту и возле моста, собственно, и торговали лубками; изготавливали их в Измайлове под Москвой.)

Главный грех мышей

Хороня кота, который «сладко жил и сладко бздел», автор лубка посмеивается над татарином, и все же татарин и его ханства – не главный объект сатиры автора. Для него важнее высказаться по поводу господствующих нравов и социальной ответственности православного духовенства. Важно показать, что оно безграмотное, корыстолюбивое, пристрастное к питию и грубое по бытовым привычкам. Но мало того. Оно еще и в вере нетвердо, равно как и прихожане. Это главная мысль автора. Он явно не любит попов, к прихожанам-мышам у него отношение снисходительное, но и тех, и других он обвиняет в недостаточности у них любви к богу. Обвиняет, превратив их в мышей.

Современники оставшегося неизвестным резчика по дереву хорошо знали: человек, нетвердый в вере, подобен мыши, которая «угрызует от божественного писания словеса, неси таковый человек, но мышь...» («отгрызает слова от божественного писания, не человек он, а мышь»). Кого автор картинки высмеивал в первую очередь? Мастеровитый насмешник и обличитель смеется над всеми, кого он вывел на свое карнавальное представление. Но по-разному. Мыши у него любят пиво, курят табак, скоморошничают, мышки-женщины красят мордочки-лица и распутничают. За ними автор усматривает почти все смертные грехи. Они заслуживают наказания, как та мышка, которая повисла в зубах у кота. И все же ласковые прозвища, которыми он их наделил, рифмованное веселое косноязычие адресованных им легенд выказывают некую симпатию автора к мышам. Ощущается, что автор не отделяет себя от них, его ирония в значительной мере есть ирония над самим собой. И, напротив, важно восседающему на повозке «татарскому» попу автор нелицеприятно припомнил, что он «Безграматенайко» и «Колотило». Лопата, которую он всучил Колотиле – в сочетании с повозкой, признаком привилегии и превосходства, книгой, признаком учености, – издевательски разоблачала претензию попа на важность и образованность.

Герой и антигерой

Притворившийся мертвым кот – антагонист попа. Между ними наблюдается сходство формальных признаков и противостояние неформальных. Кот и поп – самые крупные фигуры лубка, обоих везут, оба «татарского» происхождения. Но кот плох разве только тем, что он «бздел». А по существу он герой, красавец, хотя и плут. Без плутовства ему нельзя. В антиклерикальном дискурсе лубка у него (и его плутовства) очень важная задача: показать вопиющую слепоту тех, кто отдалился от бога и «угрызует словеса от божественного писания».

Мыши не распознали притворства кота, не видят даже того, что один из их собратьев находится в зубах у «покойника». Неведение в главном обрекло мышей на опасное заблуждение перед лицом вероятных злоключений повседневности. Не распознала хитрости кота толпа, но хуже всего, что не распознала подлога самая авторитетная мышь – поп, даром что «татарский». Да ведь он не татарин вовсе, замоскворецкий или калязинский бражник!

Сани, двуколка и телега

На ложную смерть кота указывает не только зажатая в его пасти мышка. Второй ясный намек виден из того, что кота везут на санках, в то время как «поп татарской» едет на двуколке, а мышка-казначейка везет пиво на телеге. Совмещение столь различных (зимнего и летнего) средств передвижения придает дополнительную абсурдность происходящему, усиливает интонацию «небывальщины», но основной смысловой акцент сделан автором не на противопоставление летних средств передвижения зимнему, а на сам факт использования зимнего средства – саней. Поместив кота на сани, автор напоминает зрителям о хорошо известном им явлении средневековой русской игровой культуры, когда принудительное катание на санях кого-либо означало осмеяние его через приобщение к потустороннему, «перевернутому» миру. В основе этого обычая лежало представление о том, что сани – символ смерти, потустороннего мира, изгнания. Везущие кота мыши не играют, они намерены похоронить кота всерьез, но сани и пойманная котом мышь подают зрителю однозначно прочитываемый сигнал: похороны ложны. На поздних лубках (без мыши в пасти кота и без Колотилы) сани (объявленные уже чухонскими) могли восприниматься как символическое приравнивание подлинной смерти Петра-кота к позорной игровой смерти.

Сани же (как атрибут смерти и изгнания) роднят Кота Казанского с рыбой, о чем ниже.

Эпитафия для «карающей десницы»

Смерть кота в программном лубке является ложной, и именно в этом заключается соль антиклерикальной составляющей содержания лубка. Не кота автор обвиняет в греховности и порочности мышей. Он обвиняет самих мышей, и в первую очередь их пастырей. Основная смысловая неуместность отождествления императора Петра Алексеевича с Котом первого по времени возникновения лубка заключается в несовпадении народного представления о Петре (антихрист и злобствующий «казанский кот» у раскольников, искоренитель патриархата и главный виновник падения благочестия – у большинства остальных православных) с теми ролевыми обязанностями, которые возложены в картинке на кота. Он явный плут и вероятный носитель справедливого, заслуженного мышами возмездия, «карающая десница».

В системе представлений православных христиан о мироустроении носителем возмездия за прегрешения в бренном мире в течение многих столетий выступали восточные иноверцы: татары и монголы – в XIII–XV вв., турки – в XI–XV вв., крымские татары и ногайцы – в XVI–XVII вв.Виновник грехопадения в этой системе представлений не мог выступать в роли «карающей десницы»: он должен был быть в числе наказуемых. Поэтому образ Кота Казанского, обладателя «ума астраханского и разума сибирского», гораздо легче проецировался на татар, чем на царя или императора.

Чурилко и Вавилко

Поп Колотило – псевдородственник кота. Но есть среди мышей персонаж, которого можно подозревать в настоящем родстве с котом-татарином. Это Чурилка-зурнач, он же поповский кучер. Чурилка роднится с двумя фольклорными персонажами: героем русских былин богатырем Чурилой Пленковичем и Чура-батыром, героем татарского дастана с одноименным названием. Вручив Чуриле зурну, автор лубка, на мой взгляд, наделил его дополнительным, помимо имени, признаком восточной, татарской идентификации. У товарища Чурилы по музыкальному дуэту Вавилки-волынщика родства с татарами нет, но один из двух его литературных двойников Вавила-скоморох, происходивший из г. Тарса (на юго-востоке современной Турции), до ухода в монастырь имел двух жен. (Не исключено, что именно его, супруга двух жен, автор лубка, коллекционер грехов человеческих, и вывел рядом с татарином-мусульманином Чурилкой, заведомо склонным к обладанию второй женой.) Второй двойник лубочного Вавилы – герой былины «Вавило и скоморохи». Таким образом, в лубке присутствуют два «подлинных» татарина (Кот и зурнач Чурилка) и один мнимый (татарский поп «безграматенайко» Колотило). Еще один персонаж – волынщик Вавилко – в своей родословной имел вероятного предка-мусульманина из города Тарса. С мусульманином же (подьячим Сулимом) в своем бытии вне лубка был связан и поп Колотило.

Присутствие Чурилки и Вавилки среди участников похоронного карнавала имело свою ролевую сверхзадачу. Помимо усиления буффонадности происходящего и подкрепления сквозной темы татарскости в русском, они (и барабанщик, вероятный скоморох) должны были подсказывать зрителю инобытийность изображаемого действия и подталкивали его к осознанию тождества между затеянной мышами небывальщиной и вторым инобытийным (загробным) существованием всех участников небывальщины, за исключением, может быть, кота. Отсылка персонажей лубка в загробный мир коренилась в широко распространенном восприятии русскими людьми XVI–XVII столетий скоморошества как игры в загробный мир.

Продолжение следует

Источник: Издательство «Медина»  https://idmedina.ru/books/materials/faizhanov/5/hist_faizov.htm 
Автор: Сагит Фаизов
Подготовил для «Миллиард.Татар»: Владислав Безменов