«Марийцы и чуваши сложились в результате процесса булгаризации местного финно-угорского населения»

И появилось государство…  

С началом булгарской эпохи в Среднем Поволжье необходимо должны были произойти существенные изменения в расселении, в экономической, социальной, военной и культурной жизни народов региона. Племенной верхушке местных, преимущественно финно-угорских по языку народов предстояло в IX-X вв. решить впервые возникшую перед ней политическую задачу: выработать и провести в жизнь стратегию взаимоотношений с возникшим в регионе государственным образованием, Волжской Булгарией. 

Появление в Среднем Поволжье первого государства с определяемой им стабильной военно-политической обстановкой, интенсивным развитием экономических связей и вместе с тем – с неизбежной прямой и косвенной эксплуатацией местного населения – имело для местной элиты и плюсы и минусы и могло сформировать два направления её поведения. С одной стороны должно было иметь место стремление сохранить независимость, то есть – власть местной племенной верхушки над соплеменниками, а для этого – попытаться защититься (едва ли такие попытки могли быть успешными при очевидном военно-политическом неравенстве сторон), или по крайней мере как то дистанцироваться, а в идеале просто уйти от державного соседства. С другой стороны, представители местных племенных верхов могли попытаться интегрироваться в экономическую, а возможно – и в политическую систему государства и попробовать извлечь из этого определённые выгоды: опираясь на эту систему и оказывая ей определённые услуги, закрепить своё господство над соплеменниками, придать ему регулярный характер.

Булгары переселяют к себе финно-угорских земледельцев

Несмотря на отсутствие прямых письменных источников, даже по косвенным лингвистическим и археологическим данным можно предположить, какой вариант поведения избрала верхушка того или иного из перечисленных выше народов края, живших в Поволжье и Предуралье к началу булгарского времени.

Как было показано С. К. Белых [Белых 1999], район обитания носителей пермского праязыка (языка-предка удмуртского и коми) должен был в конце I – начале II тыс. н. э. находиться в Среднем (Пермско-Сарапульском) Прикамье (районы распространения наследующих камской гляденовской культуре ломоватовской, неволинской и поломско-чепецкой археологических культур). Именно из этих районов (Верхнее и Среднее Прикамье, бассейны Сылвы и Чепцы), согласно выводам археологов, наблюдается в IX–X вв. значительный приток населения на территорию Волжской Булгарии, принесшего туда, в частности, прикамские формы керамики [Хлебникова 1984: 223-225; Белавин 1990]. Имеющиеся попытки интерпретации этих фактов в археологической литературе (обзор см. [Иванов 1998: 107–109]) ограничиваются в основном гипотезами о выводе на нижнюю Каму и среднюю Волгу среднекамских жителей булгарами, нуждавшимися в земледельческом населении на захваченной ими территории. Отрицать правомерность такого предположения невозможно, но следует при этом иметь в виду и интересы самого этого населения: образование в Среднем Поволжье булгарского государства означало для прикамских земледельцев-пермян возникновение возможности стабильного ведения земледельческого хозяйства в условиях, определяемых своего рода «общественным договором» с правителями Волжской Булгарии. Такая перспектива не могла не быть привлекательной как для населения в целом, так и в особенности для племенной верхушки, которая при врастании в социальную структуру булгарского государства гарантировала себе господство над соплеменниками. Естественно, необходимо учитывать и выгоды торговли по Волге, культурного обмена, относительную защищённость от по крайней мере случайных грабительских набегов степняков и т. д.: факторов, которые привлекали прикамское население в Булгарию было достаточно много, и отмеченное переселение не следует объяснять только насилием со стороны булгар. Очевидно, те же самые факторы действовали не только для верхне- и среднекамского населения, но и для пермян, обитавших к моменту прихода булгар на нижней Каме и её притоках, которые также могли вливаться в состав формирующихся пермоязычных территориальных групп Волжской Булгарии.

Встреча марийцев и удмуртов и контакты с Новгородом

По-видимому, с формировавшимися таким образом в IX–X вв. пермскими группами на нижней Каме и её притоках и следует связывать начало сложения удмуртов и бесермян. Первоначальным центром этого района могло быть Елабужское городище [Казаков 1997: 39], затем – удельный центр Казанского ханства Арск, где, по преданиям местного удмуртского населения, жил удмурт эксэй ‘удмуртский царь’, и где имеются субстратные ойконимы удмуртского происхождения. Именно на нижней Вятке должны были столкнуться марийцы с носителями самоназвания *odг-mort (> удм. udmurt), от которого происходит марийское название удмуртов odo-mari [Белых, Напольских 1994.]. Отсюда позднее, в XIV–XV вв., по-видимому одновременно с переселением булгарских групп – предков чепецких (нукратских, каринских) татар (о нём свидетельствует булгарская эпитафия XIV в. из с. Гордино на Чепце), предки удмуртов и бесермян также проникают на север, на нижнюю Чепцу, где складывается группа удмуртов-Ватка, до второй половины XVI в. подчинявшаяся татарским каринским арским князьям и образовавшая основу чепецких удмуртов. Здесь же следует помещать и исходную территорию миграций на северо-восток предков другой территориальной группы удмуртов – Калмез, расселившихся в бассейне р. Кильмезь. 

В ходе этих переселений предки удмуртов ассимилировали пермское население Вятско-Камского междуречья (см. ниже). Примерно в то же время, когда часть пермян переселяется со средней Камы на нижнюю, в пределы Булгарского государства, другая их часть выбирает противоположную стратегию «ухода», и сдвигается на нижнюю и среднюю Вычегду и её притоки, где складывается вымская культура X-XIV вв., соотносимая обычно с летописной Пермью Вычегодской, предками коми-зырян [Савельева 1985: 13- 19]. 

Собственно, речь идёт скорее даже не столько об уходе, а об иной экономической, политической и культурной ориентации: для прикамского населения, переместившегося на Вычегду большее значение имели связи не с Булгарией, а с Новгородом и с Русью в целом, причём интенсивность этих связей непрерывно нарастает, и в них вовлекается и население Верхнего Прикамья. В дальнейшем это находит отражение в замещении в коми языке потенциальных булгаризмов заимствованиями из (древне)русского языка [Насибуллин 1992], крещении предков коми и, в конечном счёте, в распаде пермского языкового единства [Белых 1995, 1995а].

Булгарские фактории 

Часть пермского населения Среднего и Верхнего Прикамья оказывается в тесной связи с булгарами, оставшись на прежних местах своего обитания: в бассейне Чепцы и на верхней Каме к IX-X вв. складывается целая сеть укреплённых поселений (памятники типа Анюшкара и Рождественского городища на верхней Каме, Иднакара и Дондыкара на Чепце), на которых очевидно присутствие более (на Каме) или менее (на Чепце) заметного булгарского населения. 

Судя по характеру укреплений, которые не могли служить для обороны против правильно ведущейся профессиональным войском осады (обратим внимание на такой оборонительный недостаток городища Иднакар, например, как отсутствие источника воды на нём), по относительно небольшой площади этих поселений, по отсутствию на них следов каких-либо политарных органов, резиденций правителей и т. п., и учитывая многие другие соображения, ясно, что эти городища представляли собой по сути дела возникшие на территории местных племенных центров городки-фактории, управляемые, возможно, местной знатью с опорой на присутствующую там группу булгар или (см., например, Рождественское гор. с его мусульманским кладбищем, мусульманские могилы на Анюшкаре, возможные мусульманские захоронения на гор. Иднакар и др. [Ленц 1999; Крыласова, Белавин, Ленц 2003]) непосредственно такими военно-купеческими булгарскими группами. Основным предназначением этих факторий был скорее всего сбор пушнины, её складирование и подготовка к отправке в Булгарию – правомерно было бы поставить вопрос: можно ли говорить о равноправной торговле добывавшего пушнину местного населения с булгарами, сопоставимы ли объёмы импортных (булгарских и восточных вообще) ценностей, находимых на городищах с объёмом добывавшихся местным населением и концентрировавшихся на этих городищах мехов (широко известно обилие костей неполовозрелых бобров на Иднакаре, свидетельствующее о массовом истреблении пушных зверей – ср., например, резко  контрастирующую с этим единичность находок восточных серебряных монет непосредственно на городищах [Иванов 1998: 110-113, 128-130, 143]). Естественно, на этих факториях жили и обслуживающие нужды их обитателей и окружающего населения ремесленники, развивались ремесло и торговля.

Погибла Булгария, погибли города

Базовая связь верхнекамско-чепецких городищ с Волжской Булгарией очевидна уже судя по самому времени их существования: их рост начинается в IX-X вв. одновременно со сложением булгарского государства, упадок наступает в XIII в. в период монгольского нашествия и первого разгрома Булгарии, а к концу XIV в. практически все эти городища окончательно прекращают своё функционирование – одновременно с гибелью Волжской Булгарии как самостоятельного политического и экономического образования. Примечательно, что до сих пор никому по-настоящему не удалось объяснить причину такого внезапного конца верхнекамско-чепецких городищ (кстати, нередко отсутствуют и более или менее точные датировки их гибели): все археологические размышления по этому поводу сводятся разве что к фиксации на поселениях наконечников стрел, следов пожара и т. п., что, естественно, ещё не доказывает гибель городищ в результате
их разгрома. Причиной был, видимо, не мнимый разгром сразу всех верхнекамско-чепецких городищ неизвестной монгольской (или русской) зондеркомандой, а гибель Волжской Булгарии и исчезновение вместе с ней экономической, социально-политической и военной базы этих центров.

По всей вероятности, основное население верхнекамско-чепецких городищ, происходившее с территории пермской прародины (см. выше) говорило на диалектах позднепрапермского языка, которые, благодаря активной культурно-экономической позиции этого населения, должны были контактировать с одной стороны с доудмуртскими пермскими диалектами с территории Волжской Булгарии, а с другой – с более северными докоми диалектами верхней Камы и Вычегды, благодаря чему обеспечивалась лингвистическая непрерывность позднепрапермского языкового континуума в IX–XII вв. [Белых 1995а]. 

Споры о удмуртских и коми-пермяцких предках

Думается, не имеет смысла пытаться аттестовать эти диалекты как предковые специально для (северно)удмуртского или коми(-пермяцкого) языков, как это делается в археологической литературе: во-первых, для названного периода едва ли возможно провести такую границу в принципе (окончательный распад прапермского единства следует датировать во всяком случае не ранее начала XIII в. [Белых 1999: 252-253]). Во-вторых, такой дихотомии просто не существует: в финальный период существования прапермской общности могли и должны были существовать многочисленные диалекты, кристаллизация которых в удмуртский и коми языки происходила позже в ходе не дивергентных, а интеграционных социальных процессов (аналогичным образом, например, абсурдно было бы называть язык северян русским или украинским, или язык кривичей – русским или белорусским).  

Как было уже указано выше, есть возможность допускать, что создатели верхнекамско-чепецких городищ были известны в арабско-персидских источниках как народ и страна Ису – возможно, именно данное слово отражает не дошедшее до нас самоназвание этого населения. Посредничество Ису в булгарской торговле с Йурой, о котором сообщают источники, возможно, отражает тот факт, что древнепермское население, по-видимому, ещё в XI-XII вв. проникало на нижнюю Обь, в район, где следует помещать летописную Югру, и оставило там памятники в виде городищ Перегребное I и Шеркалы I/2, близких вымским и родановским [Пархимович 1991]. Именно из какого-то пермского (прапермского) диалекта было заимствовано и само название Югра в древнерусский, а оттуда – в булгарский язык (см. примечание выше).

Русская Вятская земля и центр татарских арских князей в Карино 

После разрушения системы верхнекамско-чепецких городищ в период гибели Волжской Булгарии, в условиях обрыва старых торговых связей и вообще достаточно нестабильного в военном, политическом и экономическом отношении периода конца XIV –XV вв. их жители должны были перейти к жизни малыми земледельческими поселениями вдали от больших рек, чем и объясняется загадочный хиатус в археологических памятниках на значительной части указанной территории в это время. 

Единичные городища могли какое-то время продолжать своё существование уже как сугубо местные оборонительные и политические центры, но со временем население начинает тяготеть к новым, складывающимся или усиливающимся уже только к началу XV вв. центрам: русской Вятской земле и центру татарских арских князей в Карино – на Чепце – и к выросшему на крайней периферии ареала верхнекамско-чепецких городищ, в контактах с Зауральем, Вычегдой и Новгородом центру в Чердыни – Великой Перми. Таким образом парапермяне-потомки создателей верхнекамско-чепецких городищ входят в состав северных удмуртов-Ватка (т. е., вятских удмуртов, удмуртов Вятской земли – см. выше) и коми-пермяков, населения Великой Перми.

Ветлужский край на левобережье Волги 

Принципиально возможным было также вступление местной финно-угорской племенной верхушки в союзнические, прежде всего военные отношения с булгарами на территориях, которые не могли быть по тем или иным причинам поставлены под непосредственный контроль булгарской администрации, но при этом являлись важными в военно-политическом отношении – подобно поселениям германцев и других варваров-федератов на границах Римской империи. Такая ситуация могла сложиться на землях между Булгарией и Русью в Среднем Поволжье, на территории современной Башкирии – на восточной периферии Волжской Булгарии и в булгарско-хазарском пограничье на юге. Для рассмотрения истории финно-угорских народов особенно интересен северо-запад булгарских земель, лесной ветлужский край на левобережье Волги. Эти земли в сер. I тыс. н. э. заселяются продвигавшимися сюда с юго-запада племенами, оставившими памятники типа Младшего Ахмыловского могильника, которые в VIII в. достигают Вятки, ассимилириуют местное постазелинское население и таким образом составляют основу для сложения марийского народа [Никитина 1996]. Эти территории не представляли большого интереса для булгар, поскольку – в отличие, например, от Вятки и Камы или Волги – не слишком удобные для судоходства реки края не образовывали путей ни к пушным богатствам Сибири, ни к Балтике и Западной Европе. Однако, с другой стороны, необходимо было учитывать опасность военных экспедиций и последовательной экспансии Руси на этом направлении.

Марийцы как булгарские федераты-союзники

В этих обстоятельствах силы, которые необходимо было бы затратить для установления прямого контроля и управления над древнемарийским населением едва ли оправдывали те выгоды, которые от такого установления можно было бы получить: рациональнее было просто иметь это население в роли своего рода федератов-союзников при возможных конфликтах с Русью. Правобережье же Волги, современная Чувашия, подвергалось более интенсивной булгаризации, поскольку между этими территориями, представлявшими к тому же бóльшую ценность для развития сельского хозяйства, и Русью лежали ещё мордовские земли, выполнявшие роль буферной зоны.

Видимо, в этих различиях, а также, возможно, в остающихся нам неизвестными особенностях политики местной племенной верхушки и лежит причина расхождения путей этноязыкового развития предков марийцев и чувашей в булгарскую эпоху. Сложение обоих этих народов на едином в культурном и антропологическом отношении субстрате не подлежит сомнению: об этом однозначно говорит и близость антропологических типов, представленных у чувашей и марийцев, и особенности материальной культуры, начиная от традиционного костюма и пищи и кончая музыкальными инструментами (причём здесь принципиально важна общность не только внешних форм, но и терминологии), и, наконец, само горномарийское название чувашей suasla mare букв. ‘татарский мариец’. Обилие чувашских заимствований в марийском языке [Räsänen 1920] указывает на то, что, собственно говоря, марийцы сложились в результате того же процесса булгаризации местного финно-угорского населения, что и чуваши, только в случае с марийцами процесс языковой ассимиляции не дошёл до конца.

Аналогию этой этноисторической ситуации можно найти, например, на Балканах: албанский язык содержит, наверное, не меньше разновременных романских элементов, чем аромунские диалекты, но процесс превращения его в романский язык всё-таки не завершился.

Воинственный и мирный

Здесь вновь уместно вернуться к рассмотренной выше оппозиции этнонимов черемис < тю. *cher- ‘войско’ и чуваш < тю. *jawash‘мирный, тихий’. Эта оппозиция довольно точно соответствует роли, которую играли оба народа в более позднее время в противостоянии Москвы и Казани, но, судя хотя бы по фиксации первого этнонима уже в письме кагана Иосифа в X в. (происхождение информации – на век раньше), может быть транспонирована и в булгарскую эпоху и отражать позицию племенной верхушки обеих групп во взаимоотношениях с булгарами (ср., например, термины мирные и немирные инородцы по отношению к сибирским и кавказским народам в русском языке XVIII-XIX вв.).

Позиция племенной верхушки мордвы в ситуации складывающегося противостояния Руси и Булгарии была, видимо, в некоторой части близка марийской. Мордовский князь Пургас по русским летописным сообщениям в начале XIII в. неоднократно и весьма успешно воевал против русских, но второй известный нам по летописным источникам мордовский персонаж, Пуреш / Пурейша, имевший, возможно половецкое происхождение, напротив, воевал против Пургаса и находился в договорных отношениях с Юрием Долгоруким [Мокшин 1991: 38-41]. В дальнейшем и у мордвы, и у марийцев такая поляризация в политической ориентации (на Русь или на Булгарию, позже – Казань) отдельных групп углубляется.

Сословные ниши 

Рассмотрение истории народов Поволжья и Предуралья в ракурсе их различных взаимоотношений с Волжской Булгарией позволяет дать предположительное объяснение отмеченному выше странному отсутствию удмуртов и чувашей в ранних письменных источниках. Именно для этих двух народов следует предполагать наиболее последовательную интеграцию в состав населения Булгарии, в котором они по всей вероятности заняли определённую социально-экономическую, сословную нишу. 

Поскольку источники, которыми мы располагаем – внешние по отношению к Булгарии (собственно булгарских документов кроме эпитафий у нас нет, свидетельства арабских и персидских авторов, хотя порою и получены на месте, также представляют собой всё-таки «взгляд со стороны»), не удивительно, что органично включённые в булгарское общество предки удмуртов и чувашей просто оставались не замечены внешними наблюдателями, а если и попадались им на глаза, то воспринимались не как иноэтнические и иноязычные, самостоятельные в военном и политическом отношении единицы, а просто как социальные группы внутри булгарского народа, вследствие чего не было необходимости отмечать их присутствие.
 

Продолжение следует
 

Источник: Владимир Напольских. Очерки по этнической истории, -
Казань, 2018 http://archtat.ru/content/uploads/2019/04/OCHERKI-PO-ETNICHESKOJ-ISTORII.pdf 

История татар с древнейших времён в семи томах. Том 2.
Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006; с. 100-115.