Участники:
Рустем Шакиров, модератор, руководитель проекта «Миллиард.Татар»;
Азат Ахунов, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Центра письменного и музыкального наследия ИЯЛИ им. Г.Ибрагимова АН РТ
Камиль Насибуллов, кандидат психологических наук, старший научный сотрудник Академии наук Татарстана
Ильдар Шафиков, историк
Гости:
Тимур Рахматуллин, участник проекта «Миллиард.Татар».;
Арслан Минвалеев, участник проекта «Миллиард.Татар».
«Предполагалось, что Казань тоже будет заниматься академической наукой, под это создавалось казанское востоковедение»
Арслан Минвалеев: Добрый день! Исэнмесез! Ассаляму алейкум! Очень рады, что сегодня нам удалось собраться. У нас первый круглый стол «Миллиарда.Татар» в 2022 году, и сама жизнь подсказала его тему. Во-первых, здесь собрались люди, которым тема востоковедения, исламоведения, не то, что не чужда, вы всю жизнь свою сознательную с этой темой связаны. Начало 2022 года оказалось достаточно интересным: тут и смена власти в Казанском университете, это и события в Казахстане, и, скажем так, информационные наезды на Республику Татарстан - это все оголило одну такую важную проблему, что сегодня стране не хватает экспертов, профессиональных экспертов по теме ислама, Востока, Средней Азии, Казахстана.
Как мы знаем, что одним из центров востоковедения и исламоведения на протяжении многих веков в Российской империи был Казанский университет. Сейчас, мы так понимаем, что там произошел фактически демонтаж этих структур, началось с ликвидации татфака, и процесс пошел дальше. И вот мы хотели бы с вами обсудить эту тему - что нужно, чтобы перезапустить центр востоковедения в Казани, и нужно ли это делать?
Рустем Шакиров: Кто-то, может, сразу готов на этот вопрос большой ответить, кто хочет начать?
Азат Ахунов: Все посмотрели на меня, в том числе, потому что был одним из первых выпускников Института востоковедения. Он в 2000 году стал называться Институт востоковедения, потом переименован был несколько раз. Я первый выпускник этой группы, в которой в итоге до финала дошло шесть человек, которые предполагались будут будущим этого казанского востоковедения. Это первый набор был в 1990 году, выпуск был в 1995 году, поэтому все это происходило на моих глазах.
Тема здесь, на самом деле, большая, обо всем рассказывать - целые книги надо писать, но что я хочу сказать? Изначально, если взять Советский Союз, это все начиналось еще при Советском Союзе, идея была такова, что в Казани нужно организовать, точнее, возродить центр востоковедения. С этой идеей вышли на руководство республики, тогда, в первую очередь, Миркасым Абдулахатович Усманов, известный ученый-историк, доктор исторических наук.
Р.Ш. Это в каком году?
А.А. Это все началось где-то в 1988-1989 годах. Сам факультет татарской филологии и восточных языков в таком формате был создан в это время. Затем подключилась Диляра Гарифовна Тумашева, тоже ученый-тюрколог известный, в прошлом декан истфилфака, вот эти два человека можно сказать основные основатели.
Здесь надо назвать, конечно, моего учителя, преподавателя Джамиля Габдулхаковича Зайнуллина, который вот эту всю работу и вел. Здесь сыграло роль то, что Миркасым Усманов был проректором, имел определенный вес, уже был известным ученым. Тогда началась эта вся волна, связанная с суверенитетом, поэтому это ложилось на тему.
Я про себя хочу сказать, что я тоже не думал совершенно про востоковедение, воспитан был в советское время, в последние застойные годы - там и утеря татарского языка, идентичности. Я учился в Казанском авиационном институте, моя специальность была связана с космическими реактивными двигателями, то есть, я был абсолютно далек от этого.
И просто в армии, еще в советской армии я познакомился, во-первых, с представителями народов советского Востока, очень активно пришлось общаться, и кроме того, с татарами из Кыргызстана. Они вынуждали меня, они говорили, что мы должны разговаривать на татарском языке, это наш родной язык, несмотря ни на что, как бы трудно не было, то есть, они не принимали разговоров на другом языке. Они требовали от меня, чтобы я разговаривал с ними именно на родном языке. Потом началось движение за суверенитет, различные дискуссии, в прессе появилось много статей - и, видимо, вот это все как бы подготовило почву.
Когда я уже в 1989 году вернулся из армии, я услышал, что такая идея есть - создать факультет, где будут изучаться восточные языки, история татарского народа, литература, культура. Как-то у меня сразу в голове замкнуло, произошла искра такая, что это вот то, что мне интересно. Я бросил свой реактивный двигатель, поступил на рабфак, и через год в 1990 году поступил на этот факультет. Причем, был жесткий отбор в арабскую группу, то есть, предполагалось изначально, что будет арабская группа, набиралось десять человек, примерно месяц сто человек проходили предварительное обучение. Джамиль Габдулхакович Зайнуллин вел начальный курс арабского языка и отбирал тех, кто может в перспективе заниматься, у кого есть способности, как ему казалось. Как он сказал позже, вплоть до графологической экспертизы он проводил, у кого какой почерк, то есть характер. Он себе отобрал десять человек, и мы учились, до конца, до финиша дошло шесть человек. Вот это была первая группа, потом была создана кафедра восточных языков, которую возглавил Зайнуллин, с этого все началось. Потом дальше - больше, там и китайский язык, и турецкий появился, но изначально хочу сказать, что, когда я поступал, эти руководители этого факультета, в частности, Талгат Набиевич Галиуллин, он сразу заявил - мы не готовим дипломатов, мы не будем готовить дипломатов, мы будем готовить специалистов, которые будут работать с нашим татарским наследием, это наша главная задача. Только ради этого мы будем готовить специалистов. Так оно и было, потому что, как я начал говорить, что в Советском Союзе два центра было основных - это Москва и Ленинград, и как бы между ними было разделение - Ленинград занимается академической наукой, а «актуалкой» занимается Москва. Они никогда не пересекались и не вмешивались в епархию друг друга. Предполагалось, что Казань тоже будет заниматься академической наукой, у нас очень много источников сохранилось, которые надо изучать - вот под это создавалось казанское востоковедение.
«Я бы не сказал, что это колониальное восприятие»
Потом со временем это все изменилось, потому что это актуальная тема, различные вопросы терроризма, экстремизма, они дают, может быть, больше дивидендов, и все к этому, к «актуалке», и повернулось. Это вызывает недовольство, на самом деле, мои коллеги, знакомые в том же самом МГИМО, им не очень нравится, честно говоря. Потому что они считают, что вопросами международной политики, в том числе, на Востоке, должны заниматься авторитетные центры, такие, как МГИМО. Это смешно, если кто-то повторяет их функции, дублирует, они не очень это приветствуют, когда на их поляну кто-то заходит. Поэтому здесь, я считаю, надо возвращаться к изначальной идее, она достаточно верная была - это изучение академического востоковедения и исламоведения, я думаю, это так должно быть. Другие вопросы мы еще обсудим, как все было, я был свидетелем всего этого, поэтому в курсе всего этого, как все это происходило.
Р.Ш. Вы сказали, что эту идею подали Усманов и Тумашева, так?
А.А. В основном, Миркасым Абдулахатович Усманов.
Р.Ш. Потом появился Галиуллин, то есть, он каким образом участвовал?
А.А. Там создавался новый факультет татарской филологии, истории и восточных языков, раньше он как отделение был в составе истфилфака, поэтому искали нового руководителя, нашли в Елабуге.
Р.Ш. Я к тому, что вы сказали, что Галиуллин как бы обозначил направление в виде академического востоковедения, а те, кто подавал эту идею, у них тоже было такое основание?
А.А. Да, они же все были ученые академического склада, в первую очередь, то есть, ни Миркасым Абдулахатович, ни Диляра Гарифовна Тумашева не собирались изучать, скажем, какие-то актуальные проблемы по Турции, политику Турции - они все занимались классическим востоковедением, антропологией.
Р.Ш. А Москва занималась прикладным востоковедением, так?
А.А. Да, в основном.
Р.Ш. И у нее появилась ревность, но тогда возникает вопрос - у Питера не появилась ревность к академическому?
А.А. В течение многих лет общения с коллегами в Петербурге, во-первых, нет, конечно, потому что у них очень большое богатство, в том числе, переданное из Казани. И они прекрасно все это осознают, и постоянно подчеркивают, что наша школа была создана на основе, на базе материалов, полученных из Казани, и специалистов, которые в 1855 году приехали из Казани, это они всегда подчеркивают, никогда не отрицали. Сейчас самостоятельная школа, конечно, и там аккумулировалось огромное количество источников, им на много поколений вперед хватит изучать самим, никакой конкуренции не видят и нормально относятся к нам, есть взаимодействие, нормальные контакты, совместные проекты.
Р.Ш. Хорошо, а вот вопрос к другим нашим участникам нашего круглого стола. Я так понимаю, российское востоковедение по своему происхождению - оно европейское? Наверно, как все у нас гуманитарное, оно у нас немецкое? И вот как вы думаете, это накладывает отпечаток на него негативный, на его подход, связанный с тем, что печать империализма, колониализма на этом всем, и может, нужны другие подходы, новые, современные?
Ильдар Шафиков: Здесь получается несколько вопросов, потому что все это объединять в одну кучу, на самом деле, не совсем правильно. Во-первых, когда мы говорим о складывании самой академической науки, комплексе методов, в частности, востоковедения - они из воздуха взяться не могли. Очевидно, в конце XVIII - начале XIX века, когда в России, Казань была вторым университетом, который появился в Российской империи, чисто методологически и чисто инструментально этим людям, этим исследователям, этим концепциям взяться было неоткуда. Другой вопрос, что, допустим, существует некая традиция самопознания, которая существовала в регионе, она тоже никуда не делась. Она тесно связана со Средней Азией, в меньшей степени с Ближним Востоком, но, однако, она существовала, и субъектность, воспринимающая этот самый Восток, внутренний Восток как оппозиция определенному миру, как оппозиция Западу как таковому - она здесь существовала. И они точно так же познавали себя и, собственно, Россию, в части которой они были.
Другой вопрос, что здесь переходим к другой части, востоковедение - это явление очень широкое, оно изучает все - от Японии, заканчивая условно Албанией на самом западе. Во-вторых, это огромное количество языков, сюда входит, в принципе, если так смотреть, история, языкознание, политика, обществознание - это смежные дисциплины, я бы так сказал. Когда мы, собственно говоря, говорим об истоках нашего востоковедения, надо помнить, что и язык, условно говоря, изучение языка, изучение истории в нашей стране - это, по сути, экспортные науки, потому что всегда мы воспринимались через призму, я бы не сказал, что это колониальное восприятие. Это набор инструментов, который к нам пришел вместе с теми студентами, которые стали профессорами в процессе, с теми учеными, которых Петербургская Академия наук в свое время выписывала.
Вот он был замкнутый мир, и этот замкнутый мир, эта Академия наук воспринимала восточные региона России, в то время Российской империи и сопредельных стран через определенную призму. Была ли альтернатива? Мне кажется, не было, вот реально не было, потому что мы, будучи субъектами этого процесса, с другой стороны, мы альтернативу дать не могли, и этот набор инструментов, во многом, в принципе, Шигабутдин Марджани нам показывает, он воспринимал их как более, наверное, объективные в определенном смысле, хотя я не уверен, что можно применять именно этот термин. Их тексты, их инструменты, их методики - они оказались на тот момент эффективными, и здесь вопрос об альтернативе колониализма, в принципе, не совсем корректен.
«Нельзя сказать, что у нас тут пустое поле»
Р.Ш. На тот момент времени, да?
И.Ш. Да. Здесь вообще вопрос не стоит, на тот момент другой альтернативы нет.
Р.Ш. Нет, с этим-то, наверное, никто не спорит, а вот с тем, что какие-то обновленные подходы, может быть, нужны?
Камиль Насибуллов: Я продолжу. Мне кажется, нужно очень аккуратно обращаться с понятием востоковедения и востоковедческая школа. Действительно, я признаю, что в Казани была в свое время школа востоковедения, которая потом была перенесена в Петербург. И это правда, потому что в то время востоковедение существовало. Сейчас, я бы сказал, что востоковедения как такой науки - ее просто нет, нет востоковедов.
Р.Ш. Где, в Казани?
К.Н. Вообще в мире. Для меня востоковед - это больше, как сказать, определение метафорическое, оставшееся из прошлого.
Р.Ш. Романтическое?
К.Н. Что-то романтическое, да. Если брать Восток как регион в плане истории, политики, языка - это огромное поле исследований. То, чем раньше занималось востоковедение как некая универсальная наука, сейчас благодаря вообще прогрессу науки, очень большой дифференциации, методологическому развитию, огромному количеству знаний, сейчас такой идеи науки просто нет. Есть как бы исследования, которые проходят в рамках изучения языков, допустим, восточных языков так называемых, а политике тех или иных стран - страноведения, регионоведения, политологии, психологии, социологии и так далее, сейчас это такая совокупность направлений исследований очень разная, не всегда друг с другом взаимодействующая, и в этом смысле единой востоковедческой науки нет. Есть направления, которые так или иначе связаны. Востоковедов нет, потому что классический востоковед - это такой универсальный титан, который знал, может быть, до десятков (есть такие случаи) восточных языков, знал историю, культуру, религию, все это вбирал в себя. Сейчас у нас время узкой специализации, каждый имеет свое поле исследований, и занимается узко им, и порой это вообще любовь к науке, в том числе, и здесь не знают, что происходит в соседней области. Поэтому в том виде, как в Казани была школа востоковедения - к такому идеалу просто идти невозможно, потому что такой науки нет.
В этом смысле, если говорить о некоем возрождении, то, во-первых, в Казани подобные исследования, подобные школы в Университете, в Академии наук - они существуют, есть подготовка специалистов, нельзя сказать, что у нас тут пустое поле. Можно говорить о разном уровне углубления, направленности подготовки специалистов вот в этих областях. Наверное, в области тюркологии, исламоведения, арабского языка, персидского - у нас кадровый состав и продвинутость достаточно неплохая, научные контакты и связи и с Москвой, и с Петербургом, и с другими учеными широки. Здесь я говорю, наверное, не о возрождении, а о некоем большем стимулировании этих исследований, большей поддержке, большей координации. Мне кажется, в таком русле стоило бы смотреть на эту тему.
«Два параллельных мира существовало - официальное востоковедение и «собственный Восток России»
Р.Ш. Чтобы, может быть, по факту сам собой образовался этот некий центр, или не нужна формальная структура?
К.Н. Я думаю, централизация нужна, но в рамках, тюркологические исследования - пусть будет центр тюркологии, если исламоведческие - у нас есть центр исламоведения. Есть исламоведы, которые занимаются этим отдельно, но какой-то единой оргструктуры, я честно говоря, не вижу.
Р.Ш. А кто-нибудь сможет сказать, почему все-таки тогда, в середине XIX века, Петербург забрал нашу школу, в том числе, и специалистов, и не одного, а, может быть, и десятки. Это как-то обосновывалось? Я к тому, что, может быть, это объективная вещь, может, в Казани это и несподручно такие исследования проводить? Почему это случилось?
А.А. Различные версии существуют, в первую очередь, что Петербург сформировался как столица Российской империи и начал вести активную внешнюю политику. Потом надо вспомнить эти русско-турецкие, русско-иранские войны, азиатский департамент был открыт при МИДе - все эти структуры, которые находились в Петербурге, требовали консультации специалистов, очень большая была потребность в этих специалистах, которые находились, в основном, в Казани в то время. Они должны были быть под рукой, это тоже одна из причин. Развивается такой центр, Россия начала заниматься Востоком, Восток начал играть важную роль в жизни Российской империи. Не как сейчас по интернету, по скайпу можно быстро выйти на связь, нет, это все долго происходило, поэтому они все должны были быть под рукой, и поэтому их туда перевели, это как один из вариантов. Но говорить об ослаблении центра востоковедения - это навряд ли будет правильно, потому что Казань - это губернский город, полностью русский город в то время, лояльный абсолютно к центральной власти, тут никаких разговоров не было об ослаблении как центра востоковедения, потому что изначально открывали, конечно, как город, который находится на границе восточного и западного мира, как такой пункт транзитный, посреднический. Мы даже здесь помним, когда Екатерина II приехала в Казань, в своем одном из писем Вольтеру писала: «Я на Востоке». То есть, она не ощущала себя, что она находится в Российском государстве, она писала, что я приехала на Восток. Так все это понималось, и в этом была необходимость, но потом приоритеты поменялись у государства, поэтому по этой причине, я считаю, было переведено туда.
Что касается в целом востоковедения, изначально тоже кое-что хотелось бы добавить. С чего все начиналось? До начала периода Крестовых походов вообще Восток мало кого интересовал в Европе, и все эти первые переводы Корана, изучение Корана, ислама - это все ради того, чтобы знать врага в лицо, потому что планировались Крестовые походы. Кто такие мусульмане, как с ними взаимодействовать. И как бы основное, почему с Корана началось? Потому что Библия у христиан считалась главной книгой, это как бы Конституция, и вот в этой Конституции написано, как найти ключ, слабое место, как у Кощея Бессмертного, которое можно ударить. Поэтому началось с Корана, изучали Коран, переводили Коран, потом дальше - больше, просто интерес возник. В конце XVIII - начале XIX века просто мода на Восток пошла уже. Это модная тема была, все эти переводы-подражания Корана Пушкина - это отголоски той моды, которая из Франции пришла, вся эта восточная тема, все эти халаты османские и так далее. То, что на картинах средневековых на библейскую тему все эти сюжеты - это фактически все было восточное, все это оттуда было скопировано. Это в целом интерес к Востоку появился. Здесь я еще хотел сказать, прозвучало про внутренний Восток, это называется собственный Восток в России, Вера Тольц написала книгу, в переводе она вышла на русском языке не так давно, называется «Собственный Восток России», там как раз эта тема поднимается, потому что параллельно этому востоковедению, официально которое развивалось в университетах, в различных азиатских департаментах, в других научных центрах, свое внутреннее востоковедение тоже было - медресе различные, мектебе, просто ученые, которые изучали исламские науки, очень глубоко изучали. Возьмем даже, к примеру, нашего Шигабутдина Марджани, по большому счету - это исламовед академический, если так посмотреть с позиции современного человека, который знал восточные языки, все эти труды, все источники. То есть, это два параллельных мира существовало - есть официальное востоковедение и неофициальное, которое Вера Тольц называет собственный Восток России. Они никак не пересекаются друг с другом.
«Классическое петербургское востоковедение - это Ближний и Средний Восток и все, этим ограничено»
Р.Ш. До сих пор?
А.А. До сих пор не пересекаются, это тоже был огромный пласт, поскольку это все не выплескивалось на русском или европейском языках в общее пространство интеллектуальное, никто об этом не знал. Просто считалось, что где-то что-то мусульмане чем-то занимаются - никого не интересовало. Кавказ, Поволжье и вообще арабский мир - только недавно стали говорить об этом, о необходимости изучения собственного Востока России. Я сам тоже неоднократно во время этих совещаний в Петербурге, когда работал в Казанском университете, очень часто приходилось принимать участие в этих совещаниях, я этот вопрос всегда поднимал. Эти наши классические востоковеды петербургские говорили - да, конечно, интересно, но в их представлении Восток исключает Поволжье, исключает Кавказ, они включают арабский Ближний и Средний Восток, в крайнем случае, Юго-Восточная Азия, и то как второстепенная - вот это ментальное представление. Среднюю Азию тоже стали немножко они включать, но тоже отбрасывают. Это классическое в востоковедение понимание, в петербургском - это Ближний и Средний Восток и все, этим ограничено, а то, что там дальше - это уже не интересует. Эту тему надо поднимать, просто нам самим нужно подать это академично, научно обосновать это нужно для того, чтобы возникло понимание, что наравне с классическим востоковедением развивалось и свое собственное востоковедение, свой собственный Восток России, который был по уровню абсолютно не ниже.
Что я пытался донести, когда эти все проекты по исламоведению, изучению исламоведения в России поднимались, в том числе и Пиотровским Михаилом Борисовичем? Я пытался донести, что надо включать в эти учебники главы про собственный Восток, потому что это очень на высоком уровне изучалось, эти науки, труды, не хуже, чем у Френа или Бартольда, еще у кого-то. Пока в этом плане никакого движения нет. Опять же я возвращаюсь к этой теме, я считаю, что мы в Казани этим могли бы заниматься, и занимаются, конечно, этой темой, но более активно нужно, наверное, конечно, невозможно ограничиваться. Что касается востоковедения - вообще «востоковедение» и названия-то исчезло с названия этой учебной организации, так же, как история, это называется сейчас Институт международных отношений, понятно, ради чего это было затеяно, ребрендинг - для того, чтобы с коммерческой точки зрения это звучало красиво, и аналогия возникала с МГИМО, и больше студенты, абитуриенты шли. Этот Институт международных отношений сейчас поглотил и истфак, и институт востоковедения, который внутри есть, но в названии никак не отражается совершенно. Конечно, можно зайти на сайт, посмотреть, какие есть внутри направления, какие кафедры есть, но в целом такого нет. То же самое, как с татарским языком - был факультет татарской филологии, сейчас Институт имени Льва Толстого, то есть, никто не подумает, что этот Институт ЛЬва Толстого изучает татарский язык.
«Уже спадает интерес к китайскому, но пока до сих пор желающих очень много»
Р.Ш. Вы сказали, что коммерческая причина этого?
А.А. Конечно, это просто менеджмент.
Р.Ш. В то же время это говорит о том, что это не востребовано у абитуриентов с другой стороны?
А.А. Приоритеты меняются, на самом деле. В 1990-е годы очень огромный был спрос на арабский язык, конкурсы были огромные, много было желающих, потом все это спало по мере того, как отношения с арабским миром как бы немножко ухудшились после чеченских войн, после запрета всех этих арабских фондов, ваххабитов, салафитов, все это сошло на нет. Сейчас арабский язык - это синоним что-то такого, как экстремизм и терроризм, почти так звучит, поэтому сейчас это не очень популярно, то же самое, как и персидский язык, очень мало идут на персидский язык. Но и огромный просто вал желающих на китайский и корейский языки.
И.Ш. Что тоже есть востоковедение.
А.А. Да, востоковедение, просто там уже спадает интерес к китайскому, но пока до сих пор желающих очень много, и туда набирают просто максимально возможное количество людей, группы большие.
Р.Ш. По всей стране?
А.А. И по всей стране, и везде китайский открыли, где можно, практически в любом техникуме есть китайский язык сейчас, потому что это пользуется спросом, и желающих очень много, группы большие, по тридцать человек, и конечно, китайский язык вполне возможно изучить. Потому что китайский язык - пока вся группа повторит одно слово, уже вся пара пройдет. Классическая группа по изучению восточных языков - это максимум десять человек.
Как мы работали, я могу сказать. У нас в итоге, как я сказал, шесть человек осталось, мы с утра до ночи занимались арабским языком, литературой, географией, плюс мы еще были при факультете татарской филологии, и нам приходилось параллельно проходить курс по татарской филологии. У нас получилось, как бы два образования высших, очень напряженная была учеба. Сейчас достаточно расслаблено, и, честно говоря, многие специалисты сбежали с Казанского университета, это не секрет, почему, все знают, как поменялось с приходом нового ректора, который сейчас уже не ректор.
Р.Ш. Разве не новый ректор их привлек в свое время?
А.А. Нет, начиналось все очень демократично.
Р.Ш. Беккина Гафуров же вроде привел?
А.А. Да, если взять первого заведующего кафедрой нашей востоковедения и исламоведения Рената Ириковича Беккина, он был приглашен Ильшатом Рафкатовичем Гафуровым в целях создания кафедры по исламской экономике. Ему казалось, что это такое очень интересное направление, которое будет пользоваться спросом, но Ренат Ирикович сказал, что нет, это уже тема пройдена. В итоге была создана сначала кафедра исламоведения, потом востоковедения и исламоведения.
«Классический университетский преподаватель - это был очаг демократии»
Р.Ш. Объективно он оказался прав, Беккин?
А.А. Да, но это вещь, которая, как я привел пример с арабским языком, который сейчас не пользуется спросом, то же самое исламская экономика, о которой очень много говорили, но сейчас практически это уже мало кого интересует, а в свое время это очень звучало, тема гремела. У нас очень демократично начиналось, первые полгода мы готовили учебные программы, рабочие программы, чтобы пройти процедуру лицензирования в Министерстве образования Российской Федерации, практически не занимались преподаванием, мы успели все это сделать, работа начиналась очень активно, интересный коллектив собрался, хорошие специалисты. Ренат Ирикович собрал самых, несмотря на их какие-то регалии - Дамир Шагавиев, Лариса Усманова, Ильшат Саетов, много-много людей, интересный коллектив собрался у нас рабочий, и мы буквально не расставались друг с другом, с утра до вечера находились в университете, работали.
Потом эта вся демократия стала уходить на задний план потихонечку, началось закручивание гаек, потом пошел бумажный вал, все эти правила со сторон Москвы поменялись. Самая главная проблема сейчас - это бумажная отчетность, преподаватели занимаются заполнением многочисленных бумаг, и не остается времени на подготовку к лекциям, на преподавание, они просто подавлены этой массой бумаг, плюс административное давление, постоянные угрозы, и много чего, они просто в подавленном состоянии находятся. Из-за этих и других причин просто было уже невозможно высказывать свободно перед студентами какое-то свое мнение, свою позицию, свой взгляд на какие-то проблемы - все это привело постепенно к тому, что люди стали разбегаться, и остались такие люди, которые сейчас там работают. Более-менее кто имел свое мнение практически там никого не осталось уже.
Преподаватель классический, университетский (это так всегда было до прихода последнего ректора), - это был очаг демократии. И в советское время всегда позволялось немножко выходить за рамки, потому что преподавание - что такое? Есть рабочая программа, по которой там все расписано, что он должен сделать, как преподавать, но дело не в этом. Студенты это сами могут по учебнику прочитать, им нужен взгляд и мнение преподавателя, различные дискуссии и обсуждение этой темы, может быть, неформальное. Поэтому у нас все это переносилось на кафедру, у нас студенты с утра до ночи находились на кафедре, домашние задания там делали, пили, ели, сами готовились к занятиям, и вне университета мы очень плотно общались.
Это такой стиль университетский, примерно такой должен быть демократичный, и нет, конечно, абсолютно никаких рамок между студентами и преподавателями, нельзя с высокомерием смотреть, как это часто бывает - кто ты такой вообще, приходи через полгода, когда я буду свободен. Такого не было, конечно. Мы всегда общались, очень хорошая обстановка была, и очень хороший был уровень, в итоге, наши студенты и за рубежом поступили в вузы, ив московские хорошие вузы, и учатся там, и сами стали учеными-преподавателями, это давало свой эффект. Но при административном давлении, когда все гайки закручены, когда просто шаг влево - шаг вправо нельзя сделать, как сейчас, - конечно, никакого развития не может быть в науке, никакого развития не только в востоковедении, ничего не может быть там. Человек, который боится сказать свое мнение, как он будет преподавать студентам или объяснять какие-то истины, свое видение показывать, если он сам боится собственной тени? Тем более, когда все это протоколируется, везде камеры, везде микрофоны, постоянно делают замечания, что нельзя сказать то, нельзя се сказать, сказал лишнее, все это контролируется, постоянно под светом софитов. Конечно, когда так находишься, вокруг тебя микрофоны сплошные и камеры - ты, конечно, не можешь расслабиться и свободно пообщаться со студентами.
«Уровень молодого поколения, которое приходит, неплохой, 1990-е годы на них не повлияли»
Р.Ш. Вы имеете в виду на занятиях?
А.А. Да-да, в каждой аудитории есть камеры, есть микрофоны сейчас, все это контролируется.
Р.Ш. Это не скрывается?
А.А. Нет, конечно. Не афишируется, но и не скрывается. Конечно, в этом плане нет свободного такого обмена мнений. Что касается студентов: студенты не меняются, в принципе, чтобы не говорили - это вечная проблема, проблема отцов и детей, вот сейчас пошли плохие дети, больше изучают компьютерные игры, их не интересуют книжки, не читают - нет, всегда есть определенная часть людей, которых не интересует, и есть, которые интересуются науками, которые заточены под это. В целом, уровень хороший, просто с ними надо работать. Уровень этого молодого поколения, которое приходит, неплохой, в принципе, ни 1990-е годы на них не повлияли, ничего, наоборот, даже мне кажется, что возможностей появилось больше, различные развивающие центры, и родители стараются готовить своих детей. Многие, по крайней мере, те, кто прошел этот фильтр ЕГЭ, и которые попадают, это достаточно неплохого уровня студенты, просто надо работать. Я в этом плане оптимист, не думаю, что после нас все развалится. Нет, приходят люди, они тоже становятся специалистами, потом они начинают тоже готовить других.
Р.Ш. То есть, возвращаясь немножко к вашей мысли, которая была высказана минут десять назад - специализацией Казани могло бы стать это изучение внутреннего Востока? И согласны ли с этим наши коллеги? Или же вы рассказывали, что вы учились, и у вас была нагрузка и по внутреннему Востоку, и по внешнему, вы сказали, что она была большая, но тем не менее?
А.А. Наверное, в настоящее время невозможно разделить, потому что потребность большая есть и в экспертном мнении, и специалистов по актуальному востоковедению.
Р.Ш. Вот эта востребованность - она со стороны кого?
А.А. Со стороны общественности, средств массовой информации, различных государственных органов.
«Казанский федеральный университет практически не занимается изучением татарского наследия»
Р.Ш. Вот насчет государственных органов как раз я хотел бы уточнить. У нас сейчас президент Татарстана стал таким неким медиатором между российской властью и некоторыми восточными странами, арабскими, Турцией. Вот с их стороны есть какая-то востребованность ваших специалистов?
А.А. Он как руководитель группы стратегического видения «Россия - исламский мир», в основном, пользуется, скажем, услугами своих структур, есть департамент в аппарате президента по Востоку, они готовят для них различные справки, но потом, это же не республиканская структура, это российская структура, то есть, он фактически здесь является чиновником федерального уровня, и думаю, он имеет возможность получать какие-то справки и с других центров, аналитических различных институтов. А так, конечно, наши выпускники, востоковеды, они попадают и в аппарат президента, есть те, кто работает в посольствах, что касается международных отношений - есть и помощники министра иностранных дел, есть секретари в различных посольствах Российской Федерации.
Это есть, конечно, от этого нельзя, наверное, отказываться, от изучения каких-то актуальных вопросов, но, как я уже говорил, изначально так задумывалось, что нужно изучать наше наследие. Фактически на нынешнем месте своей работы я этим занимаюсь, это Центр письменного и музыкального наследия при Институте языка и литературы, вместе со своим одногруппником как раз мы работаем, который является руководителем этого центра, и другие у нас есть специалисты. Как раз здесь требуется знание восточных языков, татарского языка, и старотатарского, и в какой-то мере мы реализуем эту идею, которая была выдвинута еще Миркасымом Абдулахатовичем Усмановым в конце 1980-х годов на базе Института языка и литературы. Мы закрываем этот вопрос, но в Университете с этим ситуация похожа, потому что, во-первых, те преподаватели, специалисты, которые могли бы этим заниматься - они заняты другой деятельностью, потом самих специалистов практически нет. И этот огромный ресурс, который хранится, это татарское наследие, в том числе в Казанском федеральном университете - оно пока находится без движения.
Только-только сейчас идет речь о том, чтобы начать его как-то изучать, по крайней мере, за счет оцифровки и выставления в свободный доступ. Сейчас с помощью «Татнефти» там закуплено оборудование, они сейчас занимаются оцифровкой рукописей. Это первый этап, какое-то движение началось, нельзя сказать, что его нет, но по большому счету, Казанский федеральный университет практически не занимается изучением наследия, как это изначально было. Хотя примерно год назад об этом задумались в Институте международных отношений, что нужно продолжать традиции Миркасыма Усманова, сейчас об этом говорят, ведется определенная работа, студентов стали готовить под это направление, но пока речь идет о возрождении этого всего. То есть, возвращаемся через сколько-то десятков лет опять к тому же, с чего начиналось. Сейчас, понимая, что это утеряно, только сейчас пошли разговоры о том, чтобы опят все это восстанавливать. Примерно год назад это все началось.
Р.Ш. А кто инициатор?
А.А. Тот же самый Институт международных отношений, где все это сконцентрировалось, где история, где востоковедение, где и наследие, и тюркология, и арабистика, это там занимаются, есть там группы тюркологов-студентов. Есть идея, чтобы из них готовить специалистов-археологов, археографов, специалистов по изучению рукописей, рукописного наследия. Пока об этом идут разговоры, некоторые из этих студентов к нам приходят, в наш Центр, мы им тоже оказываем поддержку, есть среди них те, кто очень этим интересуется, прям у них горят глаза, но таких немного бывает, два-три человека, потому что работа очень неблагодарная.
Продолжение следует
Фото: Илья Репин
