«Образование – на улицы, музей – в сад, театральные постановки – в парки»

Даже сидя в библиотеке, я слышу дыхание города. Вот издалека слышен колокольный звон. Вот студенты устроили какой-то гудеж в парке неподалеку. Вот азан растекается по Кремлевской улице, призывая внемлить красоте Божественного Слова. Гул машин стал привычным фоном нашей повседневности. Наш город – наш «каменный лес» - наполнен собственным миром звучания. Мы считываем его голос, осознавая это или нет.

Как-то раз увлекшись чтением очередного шедевра в рукописной коллекции, я поймал себя на ощущении, что в голове у меня играет музыка. В самом деле, подумал я тогда, а что если этот текст подразумевал музыкальный аккомпанемент, публичное чтение в определенном ритме, некоторые телесные движения, паузы и придыхания? Мы привыкли воспринимать мир прошлого как мир скучных текстов, упакованных в безмолвные фолианты, категорически непонятные для поколения рэпа и рок-н-ролла. Но вообще-то исламские тексты вполне себе rock и еще как. Молчаливая неподвижность нашей истории не есть качество самого культурного наследия, а результат его насильственной маргинализации и потери ключей к подразумеваемым смыслам, к собственному этикету слушания и рецитации. Современный кризис смыслов музыкальной культуры у народов России есть результат именно таких процессов – непонимания и отказа от самих себя.

К дальнейшим размышлениям меня сподвигли исследования наших коллег Francesca Orsini и Katherine Butler Schofield. Они задаются ключевым вопросом: как могла бы звучать аудиальная история Южной Азии? Как трансформировать литературные произведения в музыкальный и телесный перформанс? Наши коллеги обращают внимание на прочную связь между записанными текстами, звуком, артистами, аудиторией и смыслами. Секрет успеха заложен в гармонии между контекстуальной жизнью текстов, объясняющей их происхождение, с необходимым знанием для правильного понимания услышанного, а также подходящей формой перформанса. Звучит знакомо – это звучит как современный театр.

Театральная тема в Татарстане сейчас бурно развивается: эксперименты, кураторы, новые площадки, награды от театрального сообщества – все это признаки живого творческого процесса. Запланированное строительство нового здания для знакового в республике театра им. Галиасгара Камала вселяет еще большую надежду на превращение театрального пространства в живой рупор общественной повестки. Я думаю, что мы уже дожили до тех времен, когда театр способен предлагать не пошлый гогот безумных комедий, а глубокий мир вариативности и отсутствия однозначных трактовок.

Скептики могут возразить: театр есть явление модерное, ему чуть больше ста лет в татарской культуре, а посему следование «европейскому канону» в театральной эстетике дело неизбежное (читай – поющий парень в кожанке и дальше будет продавать насилие на сцене как социальный прогресс). Еще нам не хватало суверенного театра.

С такой постановкой проблемы я категорически согласен, поэтому и стою на позиции выхода за пределы традиционных институциональных ограничений. Образование – на улицы, музей – в сад, театральные постановки – в парки. В этой связи применительно к оживлению перформативных традиций на основе существующих текстов и предметов стоит говорить даже не о театре, а об экспериментальном перформансе в самом широком смысле.

Наиболее очевидный ресурс для теории и практики перформативной культуры – это поэзия. Мой кумир – выдающийся филолог Зайнап Максудова (1897-1980) – очень четко представляла себе, как работает традиционная татарская поэзия, и интегрировала идею о перформансе в само определение поэзии: «Тюркская поэзия основана на следующих правилах: легкость в произнесении, правильность слога, удобство для музыкального сопровождения, вызывающие желание петь и двигаться в такт. В то же время поэзия не ограничивается выражением мыслей поэта, а имеет целью воссоздать в сознании слушающего некую картину со всеми нюансами, а также воспроизводить в сердце слушающего или читающего чувства динамичного переживания (көйле бер дулкынлану), радости, печали, гнева, сожаления, устремления, бегства или желания быть рядом в точности как в сердце поэта». Без сомнений, Максудова что-то знала про субъективность, телесность и перформанс. Ее многолетние, длиною в жизнь, штудии татарской поэзии позволяли ей видеть в рукописях не просто тексты, но отражение живой народной культуры, полной открытости в переживании эмоций. Здесь важно также отметить, что Максудова не экзотизирует татарскую поэзию, наделяя ее сверхъестественными особенностями, а, напротив, говорит о качествах, понятных любому современному человеку.

Учитывая, что по моим скромным прикидкам порядка половины всех старых татарских текстов написаны именно в поэтической форме – здесь есть где развернуться. Богатство языка, строй предложения, игра с лексическими значениями, терминами и правилами ритма – все это добавляет слой взаимодействия с текстом, который невозможно прочитать, прочувствовать и понять одинаково дважды. Зачастую тексты содержат прямые указания на стиль (көй), в котором они должны декламироваться – даже если это личное письмо или же фрагмент богословского спора на арабском языке.

Неслучайно тонко чувствующие личности соединяли в себе ипостаси драматурга и поэта. Например, Мирхайдар Файзи (1891-1928) известен старшему поколению как автор пьесы «Галиябану». Однако помимо собственно театральных текстов Файзи вел дневники, писал трогательные стихи и много фотографировался. Это богатейшее наследие, до сих пор скрытое завесой беспамятства, так прочно связывает повседневные переживания, визуальное и аудиальное с миром перформанса, что становится невозможно развести пространство театра и пространство реальной жизни. Файзи играл свою жизнь на страницах дневника, вырезая ножницами фрагменты, вызывавшие у него боль. Файзи играл себя в рамках фотографии и летящего как птица стиха.

Все это богатство просится выпрыгнуть из выцветающих строк старых книг на улицу, хочет обратиться к прохожим с посылом, близким любому чувствующему человеку. Я верю, что этот потенциал будет востребован – стоит лишь открыть взор для интерпретаций вне языковых и национальных границ. Истинная красота и эстетика не может довольствоваться видом с книжной полки и неизбежно найдет свое место в сердцах простых людей.