Почему татары – это самураи без хозяина

Читая Борхеса

Перечитываю рассказ Хорхе Луиса Борхеса «Тюркские сказки». Борхес описывает удивительные ощущения от прочтения сборника сказок народов Туркестана. Переведенный Остроумовым на русский, переложенный Юнгбауэром на немецкий, том оказался в руках аргентинского писателя, живущего в Буэнос-Айресе. Борхес прочитывает их залпом. Потомок европейских мигрантов и кочевых скотоводов южноамериканской пампы он находит в них что-то близкое и понятное себе: «материя этих туркестанских сказаний – щедрость: доблесть равнин и пастухов, которые не губят попираемую землю, а кормятся от ливней и засух». Его описания сказок и их персонажей («принцев и принцесс, драконов, духов, демонов и сынолюбивых царей») точны и афористичны, они увлекают меня. Я тоже разделяю его восхищение далекой экзотичной культурой. 

Мне понятен этот ориенталистский восторг, бережно донесенный при помощи славянского и германского языков до человека, говорящего на латинском диалекте. Кажется, что я уже вижу образы сказок его глазами.

«Это мои сказки, Борхес, а я – тюрок!» 

Но последняя фраза писателя снимает с меня очарование, неожиданно отрезвляет меня. «Я для того и льну к этим сказкам: чтобы ощутить себя чужим собственной жизни, чтобы от нее оторваться, чтобы играть в ностальгию по ней». Я осознаю, что это и мои сказки, сказки моего детства! Я помню сборник татарских сказок, который читала мне мама, и который я сам перечитывал много раз. Та книга все еще хранится где-то на дальней полке моей библиотеки. 

Детские воспоминания накрывают меня. Это мои сказки, Борхес, а я – тюрок! Твой рассказ, он же о моей культуре, о моих степях, драконах и принцессах! Неожиданно я вижу себя и изнутри, и снаружи одновременно, я и субъект, и объект. Кажется, что круг аллегорий замкнулся, я узнаю себя и с той, и с этой стороны. Магия рассказа так подействовала на меня, что на какое-то мгновение я почувствовал себя чужим по отношению к себе, оставаясь самим собой.

«Татарская идентичность – это значит находиться одновременно и с этой, и с той стороны культурной границы»

Странно, но этот «двойной» взгляд (и на себя, и «из себя»), оказался привычен мне, он словно бы сросся со мной. Эта необычная способность сформировалась во мне давно. Возможно, через осмысление прошлого. Давно, еще в советской школе, учительница истории рассказывала классу о страшных татаро-монголах, покоривших нашу (мою?) Киевскую Русь. Страшные кочевники, сжигавшие города и покорявшие великие царства, неожиданно оказались моими предками. После этого, много раз бывая в татарской деревне, я вглядывался в простые лица селян в поисках диких черт воинственных ордынцев из рисунков школьного учебника. Но тщетно. 

Может способность заложена в моем гибридном языке? Начав говорить и мыслить на татарском языке, я затем всю жизнь постигал вершины европейских наук на русском. Благодаря русскому языку моему уху привычны интонации и словосочетания романо-германских и славянских народов. А заимствования в татарском сделали знакомыми лексику персидского и арабского языков. Что представляет собой мой разум, способный одновременно мыслить Единое и как христианское «Господь», и как арабо-мусульманское «Аллах», и как языческое «Тенгре»? Как могут сочетаться в моей голове столь разные смыслы, будучи вместе с тем глубоко укорененными в моей идентичности, в моей культурной традиции? Почему, общаясь со среднеазиатом, я полагаю себя европейцем, а вот русские видят во мне восточного человека? Я заглядываю в зеркало в поиске ответа, и как насмешку вижу там свои белую кожу и тюркские скулы. 

Кажется, что и пространство жизни моего народа разделено. Великая река Идель (Волга), вдоль которой расположен татарский мир, как северный Босфор разделяет и связывает в наших широтах Азию и Европу, Восток и Запад. Разные культурные традиции и языки хороводом кружатся в моей голове, образуя бесконечный поток интерпретаций, и только я сам могу решить, в какой момент мне нужно остановиться. И там и буду Я. Может быть, татарская идентичность – это значит находиться одновременно и с этой, и с той стороны культурной границы?

«На японском языке ронин описывается двумя иероглифами – «человек» и «блуждающие волны»

Собирая свою идентичность, я хочу найти подходящий культурный образец. Меня не удовлетворяет постколониальная идея о том, что в мое сознание «вшиты» и колонизатор и колонизируемый, что я вижу себя их глазами. Мне мало этого описания, хотя в нем есть большая доля истины. Я перебираю образы и архетипы, созданные человеческой культурой, и внезапно нахожу подходящий образец в совершенно неподходящем месте.

В средневековой Японии существовал особый класс воинов, называемых ронинами. Ими были самураи, по тем или иным причинам потерявшие своего хозяина (например, из-за его смерти или будучи уволенными за проступок). Изгои, выброшенные волей судьбы из самурайского сообщества, лишенные места в жесткой иерархической структуре феодального клана, ронины ищут свой путь в новом хаотичном мире. Теперь они презираемы как самураями, так и феодалами, жизнь их полна трагедий и перипетий. 

Для многих из них новая ситуация оказывалась невыносимой, - они заканчивали жизнь самоубийством. Другие же искали свое место в новой жизни, благодаря отменным боевым навыкам становясь наемниками или бандитами. В то же время очевидная потеря высокого социального статуса и привилегий дарило ронину личную свободу и возможность самому выбирать свой жизненный путь. На японском языке ронин описывается двумя иероглифами – «человек» и «блуждающие волны», в сумме - «волновой» человек, странник. 

Образ (архетип) Ронина кажется мне привлекательным, - он как будто схватывает сущность моей культурной идентичности, но в то же время отталкивает меня. Образ сулит свободу и разнообразие, независимую позицию, когда ты можешь видеть культуры и снаружи, и изнутри. В то же время образ Ронина печален и полон разочарований. Кросс-культурная свобода, открытость разным системам мысли, языкам даётся слишком дорогой ценой. Где твой дом, Ронин? Какая культура по-настоящему твоя? И кто ты сам, настоящий? Бессознательное Ронина преисполнено темных фантазий, в них вина, потери и чувство одиночества. Я хочу убежать от этих чувств, забыться в мире фантазии.

Я закрываю глаза, но тёмная тень бросает тяжёлое мне в спину - Манкурт! Предатель! и исчезает в бесконечном маскараде снов… Моя культура не отпускает меня.