Ренат Тазетдинов: «Когда я поступал, даже не знал, что такое театр. Может быть, даже ни одного спектакля не видел...»

Фото: © Владимир Васильев / «Татар-информ»

Ренат абый Тазетдинов – мой сосед. Мы с ним беседовали в погожий день на скамейке у ворот. Возможно, кому-то наш разговор покажется слишком легкомысленным. Ведь, по сути, с Ренатом абый можно было бы говорить и на глубокие философские темы о высоких материя или сделать интервью об искусстве и его ролях в театре. Но мы посидели по-простому, по-соседски и обсуждали, что сейчас происходит в мире и жизни обычного человека. Но о чем бы мы ни говорили, наша беседа все равно шла вокруг мира искусства – жизнь артиста такова, по-другому быть не может.

Наш разговор начался с воспоминаний о его коллеге Халиме Залялове – все еще не утихла боль утраты.

– Халима я считаю лицом нашего театра, он работал, всю душу отдавая театру. Учил молодых артистов художественному слову на родном языке, ведь они хоть и отучились на актера, а тонкостей татарского языка не чувствуют. Всегда помогал другим, из-за этого лишился многого, что мог бы для себя получить. Был очень талантливым актером. И Тукаевскую премию он не успел получить, и почетных званий России...

– Видимо, не ходил за премиями, не просил...

– А кто их просит? Не по просьбе дают! Его не видели, не замечали. Не умеют видеть человека, его талант, заслуги.

– Не ходят, не просят?

– В нашем театре я не знаю, кто бы за званиями ходил. Хотя... может и есть такие. Возможно, просто я не знаю. Халим, конечно, так не ходил. Но он знал, что достоин, говорил: «Я должен был получить премию Тукая». Но кому как суждено – кто-то очень быстро растет, а кто-то теряется, пропадает. Искусство – очень сложная вещь...

В этом году в Казанском театральном училище Фарид Бикчантаев набрал курс, 150 человек пришли с надеждой поступить. Фарид из всех выбрал не больше, наверное, шестнадцати. После училища им захочется остаться в академическом театре. Всем до единого! Никто не хочет ехать куда-нибудь в провинциальные театры. А сюда кто попадет, кто нет. Ведь помимо таланта еще надо, чтобы режиссер сумел разглядеть, увидеть потенциал актера. Умение раскрыть артиста – тоже большое искусство.

– А вы с этой стороны очень счастливый, вас разглядели...

– Героев я играл очень много. Ты уж не знаешь про мои молодые годы...

– Только по фото. Вы были очень красивым актером.

– Великолепные роли играл! Эзоп, Тартюф, Ильяс в «Тополек мой в красной косынке»... Когда Рашида апа Зиганшина предложила поставить это произведение Чингиза Айтматова, Ширияздан абый Сарымсаков сказал: «У меня для него нет артистов». Рашида апа привела одного узбекского режиссера, и он нас «увидел» – сыграли мы с Наилей Гараевой. Прекрасно шел спектакль.

– Вам везло на режиссеров. Сразу крупные роли...

– Да, мне давали серьезные роли. Реплик много, чтобы их выучить, кто-то должен был мне подсказывать. А у жены татарский не очень (супруга Рената Тазетдинова выросла в Москве. – Ред.). Постоянно учили с ней текст, без этого никак. Если ждать, что само собой все появится, можно и не дождаться. Даже прекрасно проявившие сегодня себя актеры когда-то могли быть «деревянными». Есть такой пример. Не скажу, кто это, но очень известного сегодня актера даже хотели уволить из театра, якобы, ничего из него не получится. А как он раскрылся! Многое зависит и от режиссера, как он подберет роль. Чтобы быть актером, надо сначала подумать.

– Ну как же 16-летний может все это понимать? Вы сами-то думали?

– Нет! Я же деревенский!

– А нынешние – почему они должны уметь думать?

– Я хочу сказать, что, поступая на актера, надо обдуманно к этому подойти. А когда я поступал, даже не знал, что такое театр. Может быть, даже ни одного спектакля не видел... Хотя у нас в деревне побывал передвижной театр, их спектакль я смотрел с удивлением и с того момента уже был влюблен в театр.

– Вы ни разу из театра не уходили. Даже мысли такой не было?

– Нет. Я был влюблен без памяти. Однажды в семье не осталось денег даже на молоко ребенку, и я пошел к министру. Говорю: «В кармане ни копейки». Он сказал: «Хорошо, я тебе прибавлю зарплату, только не уходи». Добавили 5 рублей. В то время эта прибавка нам очень помогла.

Дело даже не в этом. Я поразился, насколько мудро поступила моя жена. Когда задумался о переезде в Москву, она сказала: «Ренат, допустим, уедем, а что там будешь делать? Возможно, будешь работать на телевидении и пить начнешь». Потому что там среда такая – все пьют. А я особо не пил.

– Здесь вас тоже за таким не замечали.

– Нет. Как-то у себя в деревне выпил стакан самогона и отравился, и после этого плохо отношусь к алкоголю. А так, выпивали на праздники – без этого не получалось. Не курил – Марсель Салимжанов приучил.

– Вы же сейчас не курите.

– Бросил. В спектакле «Бешеные деньги» у меня есть небольшая роль, и я там должен был курить сигару. Вот с этого и началось – десять лет дымил. Как-то думаю: вот курю я и курю, толку от этого нет, во многих спектаклях курить не требуется. Думаю, постой, чего это я вдыхаю дым. Я же себя отравляю.

– Марсель абый сам вроде не курил?

– Нет, не курил.

Они с женой Гульнар оба любили гусятину. Ее все любят, она же вкусная. Но ее много есть – это нагрузка на печень, усваивается плохо. Говорю ему: «Зачем так много ешь гуся, вредно же». А он: «Ел, ем и буду есть». «Ну и ладно, ешь тогда», – говорю. Может, он и навредил этим себе, рано же умер, ему было всего 66 лет. Себя надо знать, надо к себе прислушиваться.

– Ренат абый, при общении с вами есть ощущение, что говоришь с учителем, наставником. Никогда не пробовали преподавать?

– Меня звали и в институт, и в училище: «Набери уж один курс». Но я был сильно занят в Союзе театральных деятелей – 20 лет проработал там. Мне говорят: «Будешь приходить раз в неделю». А я говорю, так нельзя, и зарплату получать будет совестно. Поэтому не стал браться. Если преподавать, то практически жить там надо, а я так не могу.

– А сейчас не жалеете? Ваша работа в Союзе – больше повседневные заботы, они особо и не запомнились, наверное. Что после вас останется?

– Во-первых, я отстоял Дом актера. Меня уговаривали перейти от казанского СТД в московский, а мы не перешли. Но отношений не порвали, иначе с другими театрами связь теряется и начинаешь вариться в собственном котле.

А ученики у меня все равно есть. Они видят мою игру на сцене и учатся. Кто-то даже писал кандидатскую – не знаю, получилось ли у него... Я все равно не смог бы полностью себя отдавать преподаванию, потому что мне надо было много работать. Марсель Салимжанов преподавал, Фарид Бикчантаев тоже преподает. Они ведь находят себе хорошего помощника, и он работает, а сами потом приходят и поправляют. Шамиль Бариев преподавал многие годы, он был восхитительным педагогом. Влюбленностью, ревностью терзался, здоровье потерял... так нельзя. Жаль, пропал человек.

– Это оттого, что артисты чувствительные, эмоциональные?

– Влюбленность, любовь – есть такое. Артисты ведь очень доверчивые.

– А вы не были настолько восприимчивым?

– Может, и бывал иногда. Но такой сильной влюбленности, до безумства, у меня не было. Жену всегда любил. Сейчас чего только в телевизоре нет: обсуждают, кто с кем жил и чья жена от кого сколько детей родила. Это же позор! В телевизоре я люблю выступления артистов эстрады, но нельзя же все время показывать распущенность. Вот про Америку рассказывают: там женщины живут с женщинами, мужчины с мужчинами. А детей откуда взять тогда?

– Но и вы, Ренат абый, после себя сыновей не оставите, у вас только две дочери. Тазетдинова-то нету.

– У братьев есть сыновья. Родить своего не получилось. Сколько просил у Раисы еще одного ребенка, она говорила, что еще этих надо воспитать. Времена же были трудные. Зарплата маленькая. Я очень много работал – русские фильмы дублировал на татарский, записывался на радио.

Детей плохому не учил, но в искусство идти им не советовал. Старшей дочери Руфине особенно хотелось стать актрисой. А она была бы удивительно хорошей актрисой – столько темперамента, ума в ней, какой голос! А я сказал ей: «В театр тебе не надо». Красивая девушка любого режиссера будет привлекать.

«Человека нравоучениями не изменишь»

– Ренат абый, сколько лет уже живу с вами по соседству, и ни одной неприятной черты в вас не замечала. А говорят, что артисты и вообще творческие люди, особенно талантливые, не отличаются хорошим характером?

– Я не думаю, что я человек неталантливый, и характер у меня ничего... Насчет характера – раньше я был в комиссии по премии Тукая. Собрались как-то обсудить претендентку на премию – это была поэтесса Лена Шакирзянова. Изумительный поэт! Говорят: «Да она ведет себя неприлично, матерится». Мол, как ей дать премию Тукая. Мы с Фаридом Бикчантаевым встали и говорим: «Мы же ей премию даем не за языкастость, а за то, что прекрасный поэт, она достойна!»| Мы добились, чтобы ей дали премию. Характер у нее был тяжелый, говорить с ней было невозможно...

– Талантливого человека надо принять таким, как есть, или можно попытаться исправить? Назидания помогут? Например, когда человек талантливый, но пьет...

– Не, так не получится. Человека нравоучениями не изменишь.

– Никого?

– Никого. Среди артистов много было таких.

– Халим абый Залялов в интервью рассказывал, что в свое время тоже пил. Но ведь одумался, бросил.

– По молодости он пил безумно. Но, действительно, понял, что не надо, и завязал. Другой пример. У нас был актер Камиль Камалов, играл в «Бичуре» («Домовой») Мансура Гилязова. Бывают же такие люди, которых Бог одарил талантом. Видела бы ты его Домового на сцене! Будто настоящий Домовой таким и бывает! Поразительно! Но он начал пить. Остановить было невозможно. Я говорю: «Прибить тебя охота, ты же талант!» Был Аманулла, приехал после учебы в Москве. «Актер от бога», посчитал, что в театре платят мало, и ушел. Ездил с концертами. Но начал пить... и умер потом. Были такие, что месяцами не могли остановиться. Мучались. В искусстве такое бывает – человек не может справиться со своим талантом, славой.

– А то, что другие спаивали, такое же тоже было? Из-за зависти к таланту.

– Такое есть, даже если угощают, нельзя от всех подряд принимать. Завистники бывают. Одного талантливого парня так и споили, чтобы не играл, потихоньку наливали ему при случае, чуть алкашом не стал. Он сказал, что больше так не может и ушел из театра. Он не пропал, бросил пить и сейчас мулла, религиозный деятель.

– Наверняка и вам завидовали.

– Ну как же! Мне каждые три года звания давали. Сколько у меня этих званий! Ордена, медали... Ну как же не завидовать! Но я не тот, кто просто так сдается. Я же мишарин!

– А что делали – угощали, или открыто конфликтовали с вами?

– Это было заметно. Когда мне дали Государственную премию СССР, мы играли «Бесприданницу» Островского. Посмотреть спектакль приехала комиссия. А наши артисты специально играют плохо: один даже выпивший приехал, а другой играет демонстративно плохо. А их плохая игра пошла мне на руку – я там выглядел самым лучшим. Они меня хотели «утопить», но премию мне все равно дали. Я им сказал: «Зря старались».

«Больше всего боюсь остаться без своей жены»

– Ренат абый, как вы думаете, что такое быть аксакалом?

– Себя я почему-то аксакалом не могу считать. Старым не хочу себя видеть, душа всегда молодая. Но раз уж в театре молодежь с почтением относится, получается, я уже аксакал. Нас ведь из возрастных осталось всего четверо: Равиль Шарафеев, Азгар Шакиров, Наиль Дунаев и я. Мы, слава Всевышнему, оказались долгожителями. У меня и мама прожила долго, и дедушка дожил до старости.

– 80 лет – это не настолько и много...

– Ну как же не много? Всевышний сказал: я вам даю 60 лет жизни, остальное на ваше усмотрение, это уже подарок. Прожить удастся столько, сколько тебе Бог дал. Но за собой следить надо.

В театре нас оберегают, заботятся – это хорошо. А с другой стороны, мы играем очень мало, всего два спектакля – «Голубая шаль» и «Запоздалое лето». Я даже не знаю, что сейчас идет в театре, – с этой пандемией нас и в театр не пускали, не знаю, что играют. Вот станет ситуация лучше, хотелось бы сходить, посмотреть.

– Хочется играть больше?

– Играть хочется. Сейчас ведь мы уже такие опытные.

– А вы до сих пор можете «скакать» на сцене?

– А почему же нет?

– Когда легендарную «Черную бурку» снимали с репертуара, сказали, что Ренату абый уже не хочется скакать на сцене.

– Нет, я так не говорил, играть я мог. Там люди помоложе сказали – мы уже старые для этого. Не я, они постарели.

– Когда человеку начинают приходить философские мысли: «А правильно ли я жил?»

– После шестидесяти. До шестидесяти играл героев. Потом уже начинает прокрадываться мысль: «А не хватит ли мне?» Думаешь: «Хорошо ли сыграю? Не будут люди смеяться?», но все равно играть хочется. Организм привык к этому. В «Запоздалом лете» (автор пьесы и режиссер – Ильгиз Зайниев. – Ред.) тоже много двигаемся – ничего, получается.

Жизнь проходит, мало уже остается сыграть. Забавно, оказывается... Больше всего я боюсь, что останусь без жены, что она раньше меня уйдет. И по ночам думаю об этом, если она болеет, очень переживаю.

«Виню себя в том, что дочери плохо знают родной язык»

– Книги читаете?

– Читаю татарскую прозу, но не современную. Люблю стихи Зульфата, Мударриса – у меня хранятся их книги, которые они лично мне подарили. Тукая читаю. Только глаза быстро устают, не получается читать всё, что хотелось бы.

– Помимо искусства волнуют вас проблемы в мире? Например, проблема языка?

– Очень сильно волнует. Очень. Я думаю, что татарский народ жить будет. И язык у него не исчезнет. За 500 лет существования без своего государства народ все равно не забыл свой язык. Кто-то языка, может, и не знает, но чувствует «моң», у него есть татарская идентичность. Татарский народ не исчезнет...

– А те, кто не знает языка, тоже татары?

– Остаются татарами. И язык у них еще появится.

– Ренат абый, ваши дочери не могут свободно говорить на родном языке. Вас смущает то, что вы не смогли их научить?

– Язык они понимают. То, что свободно не владеют, в этом я очень сильно виню себя. Жена была из Москвы, поэтому татарский не знала. А я все время был на гастролях, общаться с детьми на татарском даже времени не было. Я виноват. Дочка Руфина очень хочет научиться. Говорит мне: «Папа, почему не научил?» Раиса сейчас прекрасно говорит на татарском. Язык сохраняется в семье, я в этом уверен.

Но татарский народ никогда не исчезнет. Это народ, рассыпанный по всему миру, они же и в других странах язык не забывают. И театр наш не исчезнет... И литература не исчезнет.

– Если будет кому читать...

– Мы же читаем.

– Вы же читаете классиков, не современных.

– Ты их читай, пусть твоя дочка читает.

– Пусть ваши дочери тоже читают! Это только сказать легко. Попробуйте заставить внуков читать по-татарски. Вы говорите, что в свое время зарабатывали, времени поговорить с дочкой не было. А я что, не работаю? Я тоже работаю.

– Да, верно. Время такое. Времени не хватает...

– А вы, старшее поколение артистов, между собой говорите о проблемах национальных, делитесь переживаниями?

– Между собой мы больше говорим об искусстве. Думаем, хорошо бы, если бы в свое время нам больше давали играть классику, было бы больше классики в репертуаре.

– Татарской?

– Татарской и русской.

– Театры жалуются, что на переводные русские пьесы зритель плохо ходит.

– Раньше ходил. Зрителя сейчас испортили. Говорят: «Русское мы смотрим в русском театре, почему ставите русские пьесы?» Это неправильный подход. В свое время играя «Бесприданницу» я получил звания. Разве плохо? Играли во многих хороших спектаклях, поставленных Марселем Салимжановым. В то время зритель толпой шел на такие спектакли.

Сколько отличных произведений наших драматургов-классиков! Почему же мы их сейчас не играем, думаю я. Для этого, наверное, должны быть свои режиссеры.

Говорят: «Почему это не ставите, почему то?» Ставишь – не смотрят. В свое время говорили: «Почему Идегея не ставите?» Юнус Сафиуллин написал пьесу, Марсель Салимзянов поставил. Я играл Идегея. Но зритель ходил плохо. Неплохой это был спектакль... сильный был.. но люди же не ходили.

– Что же с этим зрителем делать?

– Не знаю. Не совсем понятны им эти спектакли? Не хотят? Привыкли слушать трехкопеечные концерты? Однажды Хайдар Бигичев увидел, что на концертах Салавата аншлаги, и говорит: «Как же так? На моем концерте сидят 500 человек. Что происходит с этим народом?» С Ильгамом Шакировым получилось так же, его концерты в последние годы собирали, наверное, 200-300 человек. Это же Ильгам! Ему в конце жизни уже не стоило петь. Люди перестали ходить. Надо было уйти со сцены раньше.

«Нет никакой пользы от того, что я буду орать на митингах»

– Ренат абый, какими вы вспоминаете 90-е годы?

– Девяностые для всей России были кошмарные годы. Стало много воров, бандитов. А театр работал, зарплату тоже платили, вместе с деньгами от грантов выходило неплохо.

– Как относились к тем, кто выходил на площади?

– Я считаю, что каждый должен делать свое дело, свою работу. Нет никакой пользы от того, что я буду орать на майданах. Я должен делать свою работу: отлично играть, показывать людям хорошие спектакли! Если бы были какие-то хорошие пьесы на эту тему и мы там играли, пользы было бы намного больше.

– Вы играли?

– Не получилось особо. Столько перемен в жизни – мир взял и повернулся совсем в другую сторону. Об этом должны были быть какие-то пьесы, но они не были написаны.

– Они и сейчас не пишутся.

– Нет, к сожалению. Их даже Туфан Миннуллин не написал. А времена настолько интересные. Столько было интересных личностей! Это надо написать талантливо. Некому было писать. Если бы нашелся такой, я бы сейчас вышел, сыграл... Не было. А сейчас и сил таких нет.

– Как это нет?

– Выходишь на сцену – сила-то, она появляется. Но заново играть... Фарид, он говорит – «играй». Я ему: «Нет, уже нет».

– А разве не потому, что режиссер не дает, у вас мало ролей? Это вы сами не хотите?

– Я сам. Не потому что не дают. Боюсь слова забыть. Боюсь, хватит ли у меня сил. Как-никак 83 года!

– Хотите остаться в памяти красивым и молодым?

– Нет, не только это. Все равно уже не получится быть таким красивым, как прежде. Люди уже запомнили меня по тем временам, когда играл «Тополек мой в красной косынке», «Миркай и Айсылу».

– В «Черной бурке» вам тоже не двадцать лет. Но как великолепно отыграли старого волка Чобра! Выглядели хорошо.

– Я и сейчас ничего выгляжу. Был такой случай. Со спектаклем «Жизнь есть сон» ездили в Колумбию. Там из старшего поколения артистов в спектакле были заняты Халим Залялов, Равиль Шарафеев, я. Принимающая сторона видит наш возраст – не знает, что и думать: «Ведь до поездки еще несколько месяцев, они не умрут до этого?» Наши им отвечают: «Нет, они очень живучий народ, не умрут». В зале на 1500 человек пять дней отлично играли. С аплодисментами встречают – с аплодисментами провожают.

– Ренат абый, вы довольны жизнью?

– Я доволен тем, что жив и здоров. Жизнь сложная, жить страшно. Что происходит на Украине! Нам показывают какой-то кошмар, газа нет. Хотя у нас тоже, оказывается, много деревень без газа. С одной строны, пусть лучше о них заботятся, чем об Украине переживать.

Я не могу понять того, что весь мир ненавидит Россию. Почему так? Потому что не она подчиняется? Путина совсем не хочется мне ругать: страну держит в порядке. Но восхищаться им и боготворить тоже не могу, потому что против татар были решения, против языка. Но он же не понимал, что уничтожить татарский язык невозможно.

Это было сильное унижение для Татарстана, когда родителей настроили против татарского языка, сказали, что он им не нужен. Как же твой родной язык может быть не нужен?! Чего стоит только возможность почитать Тукая! «Моабитские тетради» Джалиля! Я же играл Джалиля! Спектакль «Моңлы бер җыр» («У совести вариантов нет») – как люди любили этот спектакль! У народа, у которого есть Тукай, Джалиль, Зульфаты пишут шедевры, язык исчезнуть не может...

Рузиля Мухаметова, «Интертат», ноябрь 2021 года, перевод с татарского

Подробнее: https://www.tatar-inform.ru/news/renat-tazetdinov-bolse-vsego-boyus-cto-ostanus-bez-zeny-cto-ona-uidet-ranse-menya24-5961664