«Татар язмышы»: история страны через жизнь татарской семьи из Магнитогорска

Рассказывают дневники

Строительство Магнитогорска, который всего через пять лет подойдет к своему 100-летию, имеет собственную, особую историю, у которой есть плакатно-красочная внешняя сторона и во многом трагическая – для отправленных «за сорок хребтов» на строительство Магнитки спецпереселенцев из Татарстана. Но поднимать новый город в степи прибывали и вольные татары, среди которых была и семья моей мамы – Рамзии Мирсаидовны Сулеймановой в (девичестве Дашкиной). Однако и таким пришлось несладко на новом месте, их жизнь и судьба также не были лишены трагизма и страданий. 

Мой рассказ об их жизни с первых лет основания города опирается на дневниковые, часто разрозненные, записи моей мамы, которые я выстроила логически и литературно отредактировала. Итак, передаю слово своей удивительной маме, сумевшей, несмотря на жизненные обстоятельства, пронести сквозь годы и невзгоды невероятную силу, созидательную энергию, чистоту души и любовь к людям. 

«Мои родители, Мирсаид Кагарманович Дашкин (1902-1942 гг.) и Магира Шарафеевна (в девич. Шамигулова, 1908-1975 гг.), приехали в Магнитогорск осенью 1931 года вместе с двумя детьми – дочерью Нурией 1929 г.р. и сыном Амиром, родившимся двумя годами позже. Отец был назначен экспедитором от Суванякского мясосовхоза, центральная контора которого находилась в селе Темясово Баймакского района Башкирской АССР. Его работа заключалась в организации транспортировки грузов, которые прибывали для мясосовхоза из Уфы на магнитогорскую железнодорожную станцию, с последующей их концентрацией и отправкой в Темясово (фото 1).   

«И только спустя годы стало известно, что под Керчью их минометный расчет попал в окружение…» 

Первоначально наша семья проживала в поселке Супряк близ Магнитогорска, где и находилась железнодорожная станция. Там родились моя сестра Суфия (1934 г.р.) и я, самая младшая – Рамзия (1938 г.р.). А в поселок Среднеуральский моя семья перебралась в 1939 году, где совхоз приобрел два, стоящих рядом, бревенчатых дома-пятистенка по улице Советская, 124. Один из домов предназначался для командированных и приезжих из совхоза, а второй – для проживания экспедитора с семьей. По слухам, эти дома принадлежали бывшему казачьему уряднику. (Фото 2). Наш переезд на новое место был связан с тем, что относительно недалеко находилась главная городская железнодорожная станция – Товарная, куда прибывали различные грузы производственного назначения.

Помню себя в три года и четыре месяца 12 декабря 1941 года, в большой комнате пятистенного дома в Среднеуральском, в тот день, когда отца провожали на фронт. Папа был в брезентовом плаще с капюшоном. Стояли кружком. Я – спиной к комоду, а папа от меня – через три человека. Прощался со всеми по очереди, а дальше – ничего … Ведь с войны он уже не вернулся. (Фото 3).

Но моей маме Магире все же удалось увидеть его еще, в последний раз. В начале 1942 года из Камышлова, где формировался 344 отдельный пулеметный батальон, пришла первая весточка, что очень голодают. Магира, деревенская, ни разу не ездившая на поезде, собрала, какие могла продукты, и с двумя чемоданами – то в тамбурах, то на крышах вагонов, успела добраться до Камышлова всего за два часа до отправления воинского эшелона на фронт. Из Камышлова, в феврале 1942-го вновь сформированные части перебросили в г. Киров, оттуда в дороге, 18 февраля, он написал нам вторую весточку, в которой упомянул о драгоценных минутах последнего в их жизни свидания с мамой. Его письмо от 5 марта до нас не дошло, а почтовая карточка от 27 марта, написанная из г. Пошехонье-Володарск Ярославской области была последней...  Два этих драгоценных письмеца до сих пор хранятся в нашем семейном альбоме Памяти. Потом воинские части направили в Крым. И только спустя годы стало известно, что под Керчью их минометный расчет попал в окружение. Многие погибли, отец был контужен и оказался в плену – в Румынии, затем в Австрии, позднее – в Германии…  Тридцать лет после окончания войны, пока билось верное и любящее сердце Магиры, она все ждала и надеялась, что может быть, ей все же удастся обнять своего дорогого мужа…(Фото 4 и 5).

«Спасением был большой огород…» 

После ухода отца на фронт маме пришлось выполнять и обязанности экспедитора за ушедшего на войну кормильца. Ей вменялось в обязанность встречать приезжающих «транспортников», доставлявших различные грузы – удобрения, корма, посевной материал, лекарства для ветеринаров, запчасти для сельхозтехники. Командированные  забирали с железнодорожной станции и складировали грузы в большой амбар во дворе. А потом, уже по возможности, увозили их в совхоз, на лошадях или в грузовиках. Поэтому приезжих людей в гостевом доме почти всегда бывало немало. Располагались они в большой комнате, в которой мы должны были поддерживать порядок и чистоту. На столе обязательно должен был стоять самовар с кипятком, для которого нам, детям, постоянно приходилось издалека, за полтора километра, носить родниковую воду с улицы Партизанской.  

Жили мы бедно. Получали 240 рублей пенсии за отца-воина на меня и среднюю сестру Суфию, и еще 200 рублей – оклад экспедитора. Спасением был большой огород, на котором трудились мы все: от мала до велика. Чего там только не росло из овощей: морковь, свекла, репа, редис, редька, огурцы и помидоры, горох, из зелени – лук, чеснок, зелень.  Мама сеяла даже курительный табак, который посылали в кисетах на фронт, –  остатки шли на продажу. Недалеко, прямо на берегу Урала, выращивали капусту. А еще за рекой, возле Белой горы (рядом с цементным заводом), возделывали огромное картофельное поле. Помню, вспахивали землю плугом временно нанятые за еду «бессарабцы» – молдаване и западные украинцы из трудармейцев. С посадкой и остальными работами мы, дети, во главе с мамой, управлялись сами. Картошку в зиму ссыпали в огромную яму рядом с домом моей близкой подруги Любы Планковой. Еще помню, во дворе стояло много некомплектной сельхозтехники, и нам, детворе, было, где порезвиться. 

«Булка хлеба на рынке стоила 200 рублей, и проданного молока хватало как раз на две булки» 

Утро начиналось с «урока»: кому в магазин «держать очередь» по отовариванию карточек, кому заполнять водой бочки из колодца, – бывало, до сгустков глины вычерпывали...  А под вечер, только разыграешься с ребятами в лапту, догонялки, прятки или «третий лишний», как раздавался призывный свист – это мамин сигнал к коллективному поливу огорода. Свистела мама залихватски, заложив в рот два пальца. Игра прерывалась мгновенно, на полушаге и полуслове, – мы сразу бежали домой, ведь мама была очень строгой. Да и как по-другому? Вечером встречали свою любимицу – корову Тамарку, названную так может потому, что подружек с этим царственным именем было у меня целых три – Куличкина, Саратова и Жукова. Молока корова давала мало, так как пастбище было далеко, в районе Северного моста, и трава под солнцем сильно выгорала. Но все равно летом молоко мы получали по полстакана в день каждый. 

К счастью, со временем, в совхозе Красная Башкирия младшая мамина сестра Сарвар стала держать сразу две коровы. По вечерам доила кормилиц и относила молоко к соседке сепарировать на сливки, и уже дома взбивала из них масло. Из молока делала творог, сливки. Молочные продукты, в том числе и молоко в бидончиках, с весны до первого снега, отправляли в город, к сестре Магире, в Среднеуральский, до которого нужно было отмахать около 20 километров. А то и кислое молоко в ведрах на коромыслах сама носила на продажу в город на рынок, за много-много километров. Булка хлеба на рынке стоила 200 рублей, и проданного молока хватало как раз на две булки. К концу войны молочные продукты уже забирала десятилетняя Суфия, и с двоюродной семилетней сестренкой Райсой из Красной Башкирии шагали часами девчушки по степи, чтобы доставить продукты для большой семьи. Обратно уже отправляли родным в совхоз разные овощи. 

«Забрала оттуда их с Магирой мать – Закию Абулкарамовну Шамигулову, состоявшую в родстве со знаменитыми уральскими купцами Рамеевыми» 

Старшая сестра Нурия закончила свое «образование» в четырнадцать лет. Сказав, что ей уже пятнадцать, мама определила старшую дочь в швейную артель «Сталинский путь», что располагалась в доме напротив. Условия были такие: мама дает артели на время свою швейную машинку, Нурия должна была работать полный день, а взамен ей выдавали продуктовые карточки на всю семью. Ведь мама продолжала трудиться от совхоза, поэтому карточки ей и детям не полагались. А жить-то как-то надо было… Каждое лето, с пятнадцати лет, брат Амир работал в совхозе на уборочной – на тракторе или комбайне. За это ему платили сеном, соломой и зерном – на корма коровам и на хлеб. Потом еще понадобились деньги для оплаты учебы Амира в индустриальном техникуме. Впоследствии мой брат стал вожаком комсомольской организации Калибровочного завода. 

Еще в 1933 году младшая сестра мамы – Сарвар съездила в Стерлитамак и забрала оттуда их с Магирой мать – Закию Абулкарамовну Шамигулову (в девичестве Рамееву), состоявшую в родстве со знаменитыми уральскими купцами - золотопромышленниками Рамеевыми, самым знаменитым из которых стал Закир, известный всем татарам как поэт Дэрдмэнд. Большую часть времени Закия эби жила у нас в доме, в Среднеуральском. Она плоховато видела, но все равно прекрасно рисовала сложные узоры-орнаменты, не отрывая карандаша от бумаги. Эби была прекрасной рукодельницей – пряла шерсть, вязала всем носки. По-русски она так и не научилась ни говорить, ни читать, но любила «читать» перевернутые «вверх тормашками» книги и газеты, водя по строчкам пальцем справа налево, как принято в арабском письме. Зато эби Закия знала арабский язык и частенько читала вслух суры из Корана, – в молодые годы она была учителем в мусульманском медресе города Стерлитамак. Из всех детей она особо любила свою внучку Суфию. Защищала ее и потакала ей во всем. Порой даже раздавала нам, остальным детям, тумаки, если ей казалось, что обижаем ее любимицу. Периодически Закия эби жила в семье у дочери Сарвар в красной Башкирии – нянчила детей, помогала по хозяйству. Холодными уральскими зимами город часто объявлял мобилизацию всех жителей на «снегоборьбу» – расчистку ж/д путей, – фронту нужен был металл. Наша худощавая мамочка одевалась и шла на работы. А мы оставались на все домашние дела во главе с эби Закией.

«Ходила пешком за многие километры на левобережный рынок, чтобы купить что-то из продуктов для своих татарских друзей из Башкирии» 

Зимой мы тушили картошку на молоке, варили молочный суп – «затируху», заваривали морковный чай. Особенно запомнилось, как мы дружно лепили вареники с картофелем или капустой. Вкусно. Мама мастерски готовила кулагу, рецепт которой состоял из специально приготовленной муки из пророщенного ржаного зерна с добавлением любых ягод – калины или клубники, что было. Еще готовили овсяный кисель, невероятно кислый, сдабриваемый все тем же молоком. Мама была великая труженица и хозяюшка, ничто не пропадало зря: из мелкой картошки изготавливали крахмал, из мелкой моркови, нашинкованной и высушенной, получался чай, из картошки же пекли лепешки. К праздникам мама варила отличную халву, а из молока – невероятно вкусную сгущенку. Из муки и собранной дикой конопли, памятуя об особо голодных годах, пекли лепешки, именуемые «хрустящим» или «вшивым» хлебом (из-за схожести семян конопли с нередким в те времена зловредным насекомым).

Была я самая младшая в семье, поэтому меня всячески оберегали. Уже в возрасте четырех-пять лет я любила устраивать представления. Пела и танцевала. Вместо костюмов в ход шли шали, покрывала, кружевные накидки с подушек. Мне, младшенькой, за «артистические» домашние концерты часто перепадали подарки и гостинцы. «Транспортники», несмотря на скудные возможности, везли то кусочек масла, то традиционные сдобные хлебцы из пресного теста. Знакомые татары, работники Темясовского педучилища иногда передавали то книгу, то куклу или отрез на сарафанчик, а то и пару носков. В ответ наша мама умела сделать что-то доброе и полезное деревенским. Покупала по их просьбе алюминиевую посуду – ложки и  кастрюли, корыта, хозяйские мелочи. Ходила пешком за многие километры на левобережный рынок, чтобы купить что-то из продуктов для своих татарских друзей из Башкирии. Именно многолетняя дружба с жителями Темясово во многом помогла нашей семье пережить эти тяжелые годы. За что им моя вечная благодарность! Совхозные шоферы, проезжая через горную гряду Ирындык по дороге в Магнитогорск, порой останавливались и собирали нам, детям Магиры, кымызлык (щавель или кислицу), корневища рогоза, немного клубники или черемухи, веники для бани. 

«Особенно запечатлелись в памяти «культпоходы» в баню» 

А к Новому году обязательно привозили сосеночку. И не было в нашем поселке счастливее нас! Дома была собственная библиотечка, познавательные настольные игры, набор елочных игрушек, сохранившихся с довоенных лет и пополнявшихся самоделками ежегодно. Это был особый ритуал. Закончив все дела, сделав уроки, размещались мы в большой комнате вокруг длинного, из досок, крашеного стола. И до глубокой ночи раскрашивали карандашами и красками бумагу, вырезали и клеили цепи, фонарики, снежинки. Вершиной этого действа был целый килограмм карамели, добытой мамой у знакомой продавщицы, которую мы развешивали на елке. А после Нового года елка кочевала по домам соседских детей.  Мама была первой советчицей в сердечных делах, первой утешительницей в невзгодах. А  как умела организовать на труд и учебу, взаимопомощь – с ее двумя классами татарской школы и курсами ликбеза. Из мамы получился настоящий педагог!  Еще она хорошо шила, иногда на заказ. Из кукольной головки могла соорудить целую куклу. Мама, Мама, как ты только успевала повсюду…

Особенно запечатлелись в памяти «культпоходы» в баню. Идти было далеко – до «учительского барака» на 14-м участке, за которым и находилась долгожданная баня. Билет стоил 1 рубль 20 копеек, но деньги для поддержания нашей чистоты всегда находились. Помню сильный жар, клубы пара, а также тазы-шайки из темной жести. Пристраивали их где-нибудь на скамьях из серого известняка и мылись. Мама успевала всюду: и воды набрать, выстояв в очереди, и проверить качество мытья, и спинку потереть своим дочкам. И вот выходим из этого «пекла» (именно так я тогда оценивала баню), вытираемся, надеваем старенькое чиненное-перечиненное бельишко, и по темноте, гуськом,  через скрап-навалы сгоревшего в боях металла пересекаем железнодорожные пути, где постоянно снуют паровозы, и поэтому: «Держи ухо востро»! А последней еле плетусь пятилетняя я... 

«Мама читает первую суру Корана «Аль Фатиха», а мы хором вторим ей» 

В войну частенько из «радио-тарелки» объявляли: «Воздушная тревога!».  Мы еще теснее прижимались друг к другу вокруг тусклой лампы, которую из темноты вырывала лишь нить накала. Трещат дрова в голландке, а на сковороде жарится татарское блюдо «курмащ» – из пшеницы или гороха. И вот все с аппетитом, тщательно пережевываем каждое зернышко или горошину, ведь едоку достается лишь пара ложек еды. И вот все сыты и веселы, разместились по своим постелям. На единственной кровати ложится мама, а я и Нурия располагаемся у нее в ногах. Суфия с эби – у печки-голландки, на полу, Амир – на сундуке (позднее, когда он вытянулся, ему купили кровать). Мама читает первую суру Корана «Аль Фатиха», а мы хором вторим ей. Потом каждый проговаривает молитву по отдельности. И наконец, тихо запеваем песню о войне, – и наши мысли об отце, на которого уже пришла «похоронка». (Фото 6). 

Позднее, стало известно, что Мирсаид Дашкин числится «пропавшим без вести». Тогда считали, что «пропавшие без вести» могли добровольно сдаться в плен или пойти на службу к немцам, что приравнивалось к предательству Родины. О страшном приказе от 27 августа 1941 года знали все: сдавшийся в плен – враг народа. И это невидимое «клеймо» обжигало нас долгие годы. Так мы росли, без права на Победу, но в тайне друг от друга каждый надеялся: а вдруг папа вернётся?  

Всю мою жизнь мне не хватало отца. Поэтому я всегда старалась представить – каким человеком он был, узнать о его прошлом. Уже после пятидесяти, пройдя через упорные поиски, узнала, что мой отец – из рода татарских князей Дашкиных, имевшего древние корни. Его предки столетиями служили России и назывались служилыми  татарами. Отец был прекрасным наездником, участвовал в Гражданской войне в составе Первой конной армии Буденного. Причем он владел редким воинским навыком – рубить  саблями одновременно обеими руками. Поэтому за храбрость он был награжден почетным оружием, а также кожаными кавалерийскими сапогами. 

«От искр проходящего мимо паровоза, везущего горячий шлак, загорелась крыша дома» 

Наша, уже сравнительно устоявшаяся и вполне сытая жизнь в этом доме Среднеуральского поселка, неожиданно закончилась в конце июня 1955 года. От искр проходящего мимо паровоза, везущего горячий шлак, загорелась крыша дома. Ведь железная дорога, находившаяся на высокой насыпи, проходила вдоль нашей улицы, совсем рядом с домом. В этот момент я была на учебе в Челябинске. Сгорело все! Зимняя одежда и обувь, заготовки на зиму. Из скромной домашней утвари многое было растащено отдельными, особо «сердобольными» соседями. Дом остался без крыши и окон. До этого несчастья маму неоднократно предупреждали о необходимости застраховать дом. И нужно-то было всего 25 рублей. И все же с пятого предупреждения она оформила страховой договор, поэтому государство выплатило нам пять тысяч рублей, которых едва хватило, чтобы построить «времянку» на Димитровском поселке, для которой были использованы бревна одного из домов. Как «погорельцам», землю под строительство на улице Панфилова нам выделили бесплатно. Так что из Среднеуральского нам пришлось уехать перед наступлением зимы. Так у нашей семьи началась очередная «черная страница» жизни – полуголодная и полунищенская. Но ведь главное, что при пожаре никто из членов семьи серьезно не пострадал. И мы нашли в себе силы жить дальше и бороться за более счастливое будущее».

Моя мама Рамзия завершила свой земной путь пять лет назад в возрасте восьмидесяти одного года. Она сумела сохранить свою национальную идентичность, несмотря на сложившуюся изолированность от татарской культурно-языковой среды и находясь под давлением процессов урбанизации и советизации. Прожила в добром согласии с мужем – Вилем Сулеймановым более пятидесяти лет. Они родили и воспитали двух детей, много работали, собрали большую прекрасную библиотеку, любили петь и праздновать жизнь в кругу верных друзей. Мама уделяла много времени двум своим внучкам, стараясь привить им любовь к родному языку и культуре. А еще мы любовались, как в паре с папой они артистично и легко исполняли татарские танцы на семейных праздниках. 

«Инициатор проведения в Магнитогорске первых вечеров «От всей души» – аналог передач Центрального телевидения» 

Обладая природной склонностью к танцу и музыке, мама, наперекор обстоятельствам, смогла получить достойное образование. Сначала окончила режиссерское отделение Челябинского культпросветучилища, позднее, заочно – культурно-просветительский факультет Высшей профсоюзной школы ВЦСПС в Ленинграде (ныне, С-Петербурге).  Много лет она руководила Дворцом культуры Магнитогорского Калибровочного завода, несколько лет была директором Дома культуры Всесоюзного общества слепых. Она – организатор в Магнитогорске КВН –  уже с 1962 проводила встречи команд КВН на местном ТВ. 

Работала заведующей отделом художественного воспитания детей в городском Дворце пионеров и школьников. Инициатор проведения в Магнитогорске первых вечеров «От всей души» – аналог передач Центрального телевидения. В годы работы деканом факультета общественных профессий Магнитогорского педагогического института, создала на художественно-графическом факультете команду КВН, получившую известность в городе и далеко за его пределами; студенческий хор (призер обл. и всесоюзных конкурсов; рук-ль: Заслуженный работник культуры А. А. Федотова-Малиновкина); театр чтеца под руководством директора Магнитогорского Театра куклы и актера «Буратино» В. Л. Шраймана. Рамзия Мирсаидовна Сулейманова неоднократно участвовала в работе министерских комиссий, занимавшихся проверкой работы и оказанием методической помощи ФОП вузов страны; выступала с докладами на областных конференциях по развитию художественного творчества трудящихся, съезде работников культуры СССР в Москве (1972). 

«Из бумаг узнала, что он оказался в плену и умер в августе 1942 года в немецком концлагере близ города Дортмунд в Германии» 

Долгие годы мама посвятила упорным поискам любой информации о жизни своего отца: восстанавливала связи с многочисленными родственниками, потомкам огромного рода Дашкиных из разных городов, списывалась с ними, встречалась.  Отправляла множество запросов и писем в Российский Красный Крест, Ассоциацию «Военные мемориалы», в различные поисковые организации. Наконец, спустя годы, из долгожданных официальных бумаг узнала, что он оказался в плену и умер в августе 1942 года в немецком концлагере близ города Дортмунд в Германии. Семь лет мама добивалась написания его имени на обелиске памяти павшим в Великой Отечественной войне в селе Темясово, была в офисе Мемориала на Поклонной горе, чтобы внести его имя в электронную Книгу Памяти.  А 10 мая 1985 года, в год 40-летия Победы, по Центральному телевидению озвучили, что каждый год, 9 мая, в Дортмунд приезжают представители семи стран Европы,  в том числе и России, для возложения гирлянды памяти жертвам Второй мировой войны. Моей маме удалось побывать в Дортмунде дважды, посетив бывший Шталаг VI-D и многочисленные братские могилы, в одной из которых он, согласно сохранившейся немецкой документации, был захоронен. В первый раз мы были там вдвоем с мамой, а второй раз она попала туда буквально чудом – членам челябинской организации «Память сердца», как детям бывших пленных, Челябинская область оплатила поездку по местам захоронения отцов с посещением Европарламента и экскурсий. С могилы отца мама привезла горсть земли, которую рассыпала на месте упокоения своей матери Магиры, осуществив тем самым священный ритуал их символического воссоединения. 

Судьбы моей мамы Рамзии и эби Магиры, которую мы называли Большая Мама, являются для меня ярким и достойным примером настоящих татарских женщин,  самоотверженно и преданно служивших своей семье и своему славному древнему роду. 

Лия Ахметзянова, 
журналист, руководитель
магнитогорской организации «Ак калфак»