«Башкирское восстание рассматривается в тексте как продолжение исторической судьбы Булгара и Казанского ханства»
- Исмагил, вы переводчик и исследователь весьма интересного источника по истории Поволжья и Приуралья – «Хикаята». Как вы его обнаружили и в чем его уникальность?
- Да, я перевел и опубликовал этот текст уже два с лишним года назад. Несмотря на то, что сам по себе источник не содержит каких-то новых и сенсационных сведений по истории нашего региона, он вызвал целую дискуссию среди татарских и башкирских ученых, которая вышла далеко за рамки научного обсуждения этой темы. Наверное, именно поэтому к нему сейчас возник интерес. Я бы долго и с удовольствием поговорил о переведенных мною трудах суфиев и мусульманских богословов золотоордынского периода, но об этом, наверное, можно в следующий раз.
Рукопись «Хикаят» хранится в рукописном фонде библиотеки Института восточных рукописей РАН в Санкт-Петербурге. О существовании этого персидского текста в Питере я узнал от своего коллеги Ильяса Мустакимова. Он в свое время его изучил, получил его копию и цитировал его в своих научных работах, потому что там есть блок интересной информации о Булгаре и Казани. Он же познакомил меня со статьей покойной Муниры Салахетдиновой, ираниста-текстолога из санкт-петербургского филиала Института востоковедения РАН, которая первой изучила эту рукопись и даже опубликовала о ней статью в 1965 году. И во время очередной командировки в Санкт-Петербург я решил изучить этот текст и подготовить его перевод, чтобы он был доступен исследователям.
- Почему все-таки именно его?
- Потому что это действительно по-своему уникальный источник, один из немногих образцов нашей местной историографии. Это, по сути, самостоятельное историческое исследование автора, который, к сожалению, так и остается анонимом. В нем он дает цельную картину истории мусульман Волго-Уральского региона, начиная с XIV века и заканчивая современным ему XVIII веком. Он опирается на классические сочинения, письменные труды, сказания, легенды, а также, что особенно важно, на свидетельства живых участников некоторых описываемых событий.
В этом источнике можно увидеть стремление мусульман выработать некое понимание своей истории, всплеск интереса к событиям, которые происходили во времена Золотой Орды и Казанского ханства. Поэтому этот труд показывает еще и определенные идеологические процессы, происходившие в этот период в мусульманской среде. В сознании мусульманской интеллектуальной элиты начинают формироваться определенные исторические схемы, зачастую очень мифологизированные. Я имею в виду формирование «булгарского мифа», который потом лег в основу булгаристской концепции татарской истории.
- А почему этот текст был опубликован на персидском языке, а не на старотатарском?
- Это очень интересный вопрос. На тот момент персидский язык был еще не так широко распространен, как в XIX веке, когда весь цвет мусульманских улемов Волго-Урала получал образование в персоязычных центрах мусульманской учености Бухары и Самарканда, а сам персидский преподавался в татарских медресе.
Поэтому можно предположить, что автор хотел сузить круг читателей, сделать рукопись доступной только определенной категории лиц, близких ему по взглядам. Возможно, это делалось из соображений конспирации, потому что автор мог быть связан с участниками татаро-башкирских восстаний против царской власти, в том числе пугачевского движения. Кроме того, не следует забывать, что персидский на тот момент был языком большинства фундаментальных исторических трудов, доступных тогдашним мусульманским авторам Волго-Уральского региона.
Текст сочинения состоит из двух основных частей. Первая посвящена истории падения Булгара после его предполагаемого взятия Тимуром, возникновению Казани как «Нового Булгара», правлению казанских ханов, которые там перечисляются, и последующему падению Казани. При этом автор говорит о миграции населения Казани в разных направлениях, в том числе на территорию Приуралья.
С этого момента начинается вторая, основная часть текста, где автор говорит о мусульманах Уфимского края и описывает события башкирского восстания 1735-1740 годов под предводительством Акая Кучумова. Вот эта часть наиболее интересна, потому что носит оригинальный характер и опирается на свидетельства, полученные автором непосредственно от очевидцев.
Обе части концептуально связаны друг с другом, первая выступает в роли некоего исторического фона и иллюстративного материала, позволяющего лучше понять события, описанные во второй части. В целом, башкирское восстание рассматривается в тексте как продолжение исторической судьбы Булгара и Казанского ханства.
«Хикаят» источник не по татарской или башкирской истории, он имеет более широкую перспективу»
- Сегодня сложилась традиция рассматривать исторические события в Урало-Поволжье не в общем контексте, а в рамках ограниченной территории, как правило, национальных республик. Как следует относиться к «Хикаяту» - как к источнику по башкирской истории, или все-таки шире?
- Да, такая проблема существует. В национальных республиках сложились свои историографические традиции, история в той или иной степени привязывается даже не к границам национальных республик и автономий, а к титульным нациям этих республик, то есть к современным этническим и национальным общностям, которые сложились относительно недавно, в советский период. Поэтому мы и видим настойчивое желание разобрать все дореволюционное мусульманское наследие на татарское и башкирское, что совершенно некорректно с научной точки зрения.
Чтобы рассматривать это наследие и в целом исторические события в общем контексте, нужны соответствующие теоретические и методологические установки, нужен выход за рамки узконациональной парадигмы. Это особенно важно, если мы говорим о тюрко-мусульманском ареале Волго-Урала и Российской империи в целом. Надо понимать, что современных национальных границ в XVIII-XIX веках не было, соответственно, нет никакой необходимости переносить туда наши современные национальные стереотипы и комплексы.
Поэтому источник «Хикаят» надо рассматривать в более широкой перспективе, не как источник по татарской или башкирской истории (хотя, конечно, в нем много материала, который историки, работающие в русле национальной историографии, могут продуктивно использовать для обоснования своих собственных установок). Это источник по политической, социальной и интеллектуальной истории мусульман Волго-Уральского региона, его трудно проинтерпретировать в каком-то другом ключе.
Да, автор пишет об участниках башкирского восстания, описывает башкирские племена и рода, причем это как бы взгляд изнутри. Но он везде апеллирует прежде всего к понятию «мусульмане», к мусульманской общине, и сам его подход носит подчеркнуто религиозно-назидательный характер. Описываемые им события – это некий моральный урок, который должны были усвоить другие мусульмане. Поэтому и нет ничего удивительного в том, что он так легко увязывает башкирское восстание с условно «татарским» Булгаром и Казанским ханством.
- Расскажите об авторе этого труда. Известно ли, почему он приступил к его написанию?
- К сожалению, о нем мы ничего не знаем. Можно лишь попытаться реконструировать его образ по косвенным признакам. Это был образованный человек, мусульманский ученый, скорее всего получивший образование в Средней Азии. Он с большой долей вероятности был выходцем из башкир, скорее всего тамьянцев. Поэтому он прекрасно знал их среду и полностью разделял боль и горечь от постигшей их трагедии.
Вместе с тем, автор ссылается на неких «согбенных старцев», которые описывали ему события эпохи завоевания Казани с упоминанием местной топонимики, а значит, явно были выходцами с территории современного Татарстана. То есть это был человек, не ограниченный какой-то узкой этнической средой. Мы не знаем его имени, нисбы, потому что текст дошел до нас в неполном виде, последних страниц, где автор обычно оставлял сведения о себе, там просто нет.
Мотивы написания этого текста, как я уже сказал, чисто религиозно-дидактические. Автор пытается осмыслить постигшую башкир-тамьянцев трагедию в терминах мусульманской этики, расплаты и возмездия за грехи, за высокомерие, гордыню и неблагодарность Всевышнему. Для него жестокое и кровавое подавление царскими властями башкирского восстания Акая Кучумова – это продолжение череды трагедий, постигавших мусульман региона до этого. Там просматривается прямая параллель с падением Булгара, якобы наказанного Тимуром за грехи и отход от шариата, и с падением Казани, которое тоже стало своего рода наказанием и привело к христианизации части мусульман (автор делает на этом особый акцент).
- Насколько этот источник достоверный? Есть ли там авторский вымысел?
- Любой источник не является полностью достоверным, особенно если речь идет о дидактическом сочинении, в котором история лишь иллюстрирует назидания автора. Я не могу оценивать степень его достоверности, потому что для этого надо лучше знать исторический контекст. Описание событий башкирского восстания вполне может изобиловать разного рода неточностями, непроверенными сведениями. В достоверности этой части должны разбираться специалисты, занимавшиеся непосредственно изучением башкирских восстаний по архивным материалам.
Но с уверенностью можно сказать, что «булгаро-казанская» часть исторического нарратива автора носит полулегендарный характер – это некий идеологический конструкт, который строится где-то на каких-то стихийных народных представлениях мусульман Волго-Урала о своем прошлом, а где-то представляет собой намеренно выстраиваемый по идеологическим мотивам миф. Этот миф отражает стремление мусульман нащупать опору в историческом прошлом, выработать историческое сознание, которое позволило бы им осознавать свое место в современном им мире, в реалиях тогдашней России.
«Автор текста не разделял ясачных татар-мусульман и чувашей»
- Почему в источнике не фигурирует имя «татар»? И кто такие чуваши в этом тексте?
- Вот как раз этот вопрос и стал камнем преткновения для широкой, так сказать, общественности. Действительно, в источнике не фигурирует термин «татар». Для автора источника и его современников этот термин был не актуален. Дело в том, что «татары» - это скорее термин российской колониальной администрации того времени. Общее обозначение всех тюрко-мусульманских народов империи, как правило, оседлых, в Волго-Уральском регионе, Сибири, Крыму, на Северном Кавказе и в Закавказье. На тот момент мусульмане нашего региона себя в основном так не называли и вообще негативно относились к этому слову. Основной идентичностью для них была конфессиональная – они называли себя «мосельман». Но это была не совсем конфессиональная идентичность, потому что она предполагала также принадлежность именно к тюрко-мусульманской культуре, и мусульманская духовная элита четко осознавала свою тюркскую языковую идентичность, роднившую их с народами Средней Азии, например. Наряду с этой идентичностью также была локальная и региональная идентичность, у предков нынешних башкир – родовая или племенная идентичность. Также большое значение имела сословная идентичность.
Основной категорией, которой оперирует в источнике автор, был термин «мусульмане». Он стоит на первом месте. Потом он выделяет среди мусульман Приуралья две основные группы – это именно сословные группы: «башкурты» и «бобыли». Под первыми, разумеется, понимаются вотчинники, а под вторыми – припущенники, если использовать более привычную русскую терминологию. В источнике хорошо видно, что это именно социальные категории. У «башкуртов» имеются тарханы, а «бобыли» подвергаются систематической эксплуатации и притеснениям со стороны «башкуртов», и именно это осуждает автор и ставит в вину «башкуртам», считая причиной постигшей их катастрофы. Поэтому «башкурты» в данном тексте — это сословное понятие. Я сразу подчеркну, что буду говорить только исходя из этого конкретного текста, опираясь на его контент-анализ.
Что касается чувашей, то это одна из тех категорий, которые в данном тексте носят этнический характер. В тексте упоминаются чуваши, мещеряки, черемисы, старокрещены, гявуры (то есть русские) и некие условные «язычники», которых автор называет персидским термином «маг». Поскольку он несколько раз противопоставляет чувашей язычникам, старокрещеным и русским, можно предположить, что речь идет именно о мусульманах. В тексте фигурируют казанские и кунгурские чуваши. Судя по всему, здесь имеются в виду именно ясачные татары. Мещеряки, то есть татары-мишаре упоминаются как совершенно отдельная группа прибывших из Темникова и Саратова. Под черемисами, понятное дело, имеются в виду марийцы, в роли «магов» могут фигурировать удмурты и какие-то другие финно-угорские народы, но из этой картины выпадают этнические чуваши, которых тогда было немало на Закамской оборонительной черте.
И вот здесь возникает некая странность. В тексте описывается случай с преследованием «башкуртами» группы чувашей-конокрадов, которые были из села Уразай на речке Ирня. Это село Урсаево в Заинском районе Татарстана. Сегодня село русское, но известно, что в XVIII веке там жили именно чуваши, говорившие на чувашском языке, которые постепенно обрусели. То есть, получается, автор текста не разделял ясачных татар-мусульман и чувашей, объединяя их в одну категорию «чуваш», потому что в других местах под чувашами у него фигурируют именно ясачные татары. Этот момент нуждается в объяснении историков. Нет сомнения, что термин «чуваш» для автора не сословный, в отличие от термина «башкурт», и он упоминает его в одном ряду с другими этноконфессиональными группами нашего региона.
«Мусульманские лидеры устали от восстаний, катастроф, смуты»
- Что за восстание, которое описывается в документе? Башкирское, татаро-башкирское или какое-то иное?
- Восстание описывается как башкирское, но тут, опять же, надо делать оговорку, что речь идет о сословных «башкуртах». Поскольку в нем описывают родоплеменные группы, которые сохранились только у современных башкир, то можно говорить, что в этническом плане это было преимущественно башкирское восстание. Но и здесь все не так однозначно, потому что родоплеменная структура для военного сословия – это скорее способ его организации для нужд военной мобилизации и командования.
В данном случае это был некий анахронизм, доставшийся в наследство от кочевого прошлого, но он не всегда отражает реальную генеалогию, потому что пришлые группы легко встраивались в эту родоплеменную структуру, если они становились членами этого сословия. Мы же знаем, что в рамках этой структуры упоминаются группы под названием «татар», «мишэр», «чуваш» и т.д. Таким образом, это сословие было открыто для разных этнических групп. Мои коллеги могут также подтвердить, что в восстании принимали участие «башкурты» именно Казанской и Ногайской дорог, а перечисленные в источнике названия родоплеменных групп «башкуртов» в основном имеют ногайское происхождение. Более того, представители других групп «башкуртов», например, отдельные племена иштякской группы, упоминаются только среди так называемых «верных башкир», принимавших вместе с мещеряками участие в подавлении восстания.
Таким образом, это локальное восстание лишь одной из групп сословных «башкуртов», в центре которого были тамьянцы, собравшие вокруг себя и другие племена ногайского происхождения, проживавшие на западе современной Башкирии и на юго-востоке современного Татарстана. Сам автор также в начале подчеркивает родство этих «башкуртов» с теми жителями Казанского ханства, которые после его завоевания откочевали в казахские степи, к каракалпакам, в Крым и на Нижнюю Волгу. Разумеется, речь идет именно о ногайских группах. Тем более, автор отсылает читателя к эпосу «Чура-батыр», хорошо сохранившемуся именно у ногайцев, цитирует ногайский фольклор.
- Прочитав источник, приходишь к выводу, что эта история не была монохромной. Вы упомянули «верных башкир», которые, как и мещеряки из Саратова и Темникова, подавляли восстание «башкир-воров», а казахские племена обратили в рабство пришельцев из Башкирии. Как все это объяснить?
- Таковы были реалии той эпохи. Автор вообще описывает очень страшные вещи. Жестокость карательных войск, отправленных на подавление восстания, сопоставима, наверное, только со зверствами немецких оккупантов на советской территории, которые, по свидетельствам многих очевидцев, тоже загоняли людей в избы и сжигали их там заживо, не щадя ни женщин, ни детей.
А упомянутый вами прием участников восстания у казахов, которые усыпили их бдительность разговорами о мусульманском братстве, а сами обезоружили их и перебили, продав их женщин и детей в рабство каракалпакам и персам, оказался с точки зрения тогдашней религиозной морали не менее жестоким и шокирующим. Автор считает эту жестокую расправу Божьей карой за высокомерие и надменность башкирского сословия как привилегированной группы, которая начала притеснять других мусульман и творить беззаконие.
- К чему он призывает?
- Он призывает мусульман к терпению, благоразумию и законопослушанию во избежание кровопролития и истребления. Насколько я понял, он видит угрозу в феодальной вольнице башкирских старшин, которые вели себя неосмотрительно и безответственно, не понимая, с какой масштабной угрозой им придется столкнуться в лице Российской империи. Читая этот труд, мы понимаем, каким было умонастроение тогдашних мусульманских лидеров перед созданием Оренбургского магометанского собрания. Они устали от восстаний, катастроф, смуты, и жаждали мирной жизни, гарантий свободы вероисповедания, и для этого готовы были пожертвовать прежней вольницей и стремлением к самостоятельности.
«Татары и башкиры в какой-то момент провалили свой проект интеграции на тюрко-мусульманской основе»
- В документе достаточно много говорится о башкирских племенах. Вы не задавались вопросом, почему племенная организация у башкир сохранилась, а у татар нет?
- Как я уже сказал, племенная организация была очевидным анахронизмом. Она сохранялась у башкир как сословия, в том числе у тех из них, чьи потомки в сегодняшней Башкирии считают себя татарами. Некоторые пережитки этой организации сохранялись и у мещеряков, потому что они тоже до определенного времени были военным сословием. Со временем обе эти сословные группы потеряли свое прежнее военное значение, и уже в советское время термин «башкорт» приобретает этническое значение. Причем языком этой уже этнической общности становится диалект башкирских племен Зауралья, и делается это исключительно с целью оторвать башкир от их общего с предками нынешних казанских татар литературного языка – поволжского тюрки.
Вот из-за этой политики советского руководства мы сегодня должны заниматься решением этих искусственных и нелепых формул и уравнений: почему у одних есть племенная организация, а у других нет? В действительности, в полноценной форме она не сохранилась ни у тех, ни у других. У современных башкир есть лишь некоторые пережитки этой племенной организации, как они есть, например, у удмуртов с их воршудами. И даже эти пережитки сохранились только как составная часть внутрисословной организации, хотя она и носила квази-родоплеменной характер. У татар этих пережитков в основном нет, хотя в Башкирии они все же имеются, потому что там многие татары входили в сословие башкир.
У предков и татар, и башкир основой организации была соседская община, организованная по принципу мусульманской махалли. Мусульманская махалля – это основа низовой организации дореволюционных мусульман Волго-Уралья. Просто у башкир она была встроена во внутрисословную систему квази-родоплеменного характера.
- Упомянутые в тексте племена – это чисто башкирские образования, или они встречаются и у других народов?
- Исторически эти племена не чисто башкирские. В основном они имеют ногайское или казанско-ногайское происхождение. Поэтому автор не случайно увязывает их с Казанью и рассматривает как одну из ветвей миграции населения Казанского ханства.
- Почему, на ваш взгляд, исторические дискуссии между татарами и башкирами все чаще принимают агрессивный характер? Может ли эта дискуссия вернуться в научную плоскость, цивилизованные рамки?
- Сегодня это уже не вполне исторические дискуссии, а споры между национальными активистами обоих народов. Историки лишь включились в этот процесс и зачастую транслируют в общество не научный, объективированный подход, а наукообразное обоснование тех или иных националистических мифов.
Все эти мифы носят подчеркнуто эссенциалистский или примордиалистский характер, то есть их носители не видят никакой исторической динамики. Для них есть некие неизменные сущности, этносы выступают в роли неких вечных или очень древних субстанций, которые будто бы никогда ни с кем не смешивались, не взаимодействовали, ничего друг у друга не заимствовали. Националистический дискурс задает именно такое понимание этносов и этнической истории, и в его свете ученые начинают всячески удревнять свои этносы, отбирать материал, доказывающий его величие и особый вклад в историю, приписывать себе те достижения и те исторические фигуры, которые им кажутся значимыми, находить себе врагов среди других этносов. Иногда на этой почве вырастают откровенно расистские и ультранационалистические концепции.
Я лично стараюсь дистанцироваться от такого понимания и от дискуссий с его сторонниками. Не думаю, что этих людей можно в чем-либо переубедить, потому что в науке важно иметь настрой на выяснение истины, максимально критичное отношение к предмету обсуждения, уметь договариваться об общих терминах и дефинициях. В рамках националистической парадигмы это просто невозможно. Когда в эту парадигму втягивается интеллигенция, это всегда заканчивается для всех большим разочарованием.
Для меня татары и башкиры – это части единого тюркоязычного мусульманского сообщества дореволюционной России, которое просто в какой-то момент провалило свой проект интеграции на тюрко-мусульманской основе и стало жертвой локальных национализмов, на которые сделала ставку советская власть, поспособствовавшая самоопределению целого ряда новых национальностей и вбившая между ними клин. В реальности это мусульманское сообщество представляло собой некий континуум из разных групп, проживавших на большой территории от Тамбовской до Кемеровской области, и полного размежевания между ними по условным национальным границам так и не произошло – многообразие сохраняется. Отсюда и все проблемы тех, кто сегодня руководствуется националистической логикой и пытается закрасить все это лоскутное одеяло каким-то одним цветом.
Вот поэтому сегодня опять актуален посыл, озвученный автором «Хикаята» еще в XVIII веке. Он предостерегал именно от высокомерия и гордыни, будь то сословная или национальная гордыня. Это неуемное желание возвеличить самих себя и принизить других непременно ведет к катастрофам. Я думаю, нам всем не следует об этом забывать.
- Можно ли говорить об иранском влиянии на этногенез некоторых групп башкир?
- Иранское влияние на тюрков в целом всегда было достаточно сильным. Я говорю о влиянии и ираноязычного степного мира на тюркские народы, и персидского языка и культуры на тюрко-мусульманские народы.
Если говорить специально о башкирах, то я хочу обратить внимание на одну особенность их языка – это наличие межзубных согласных. Эта особенность характерна также для туркмен и, по мнению некоторых лингвистов, связана с иранским субстратом Средней Азии. Межзубные звуки имелись в языке древних парфян, населявших территорию нынешней Туркмении. Они также были в согдийском языке, с которым активно взаимодействовали древние тюрки. С большой долей вероятности такие звуки могли быть и в скифских, сарматских языках. Конечно, эта особенность могла возникнуть у башкир вполне автономно, но скорее всего это какой-то реликт, связанный с ираноязычным субстратом.
Не могу не обойти вниманием еще один момент. Неоднократно приходилось слышать о попытках башкирских коллег найти неких «иранских башкир». Причем эти поиски заводят их в Башагерд, небольшой район на юго-востоке Ирана у самого побережья Ормузского пролива, где живут белуджи. На самом деле, можно говорить лишь о простом созвучии этого названия с башкирами. Название восходит к белуджскому языку или языку местного доиранского населения - брагуи. Никаких исторических сведений о том, что башкиры переселялись в Иран или в земли белуджей, нет.
Фото: Рамиль Гали
Продолжение следует
