Участники:- Нелли Акчурина, художник;
- Рияз Исхаков, кинорежиссер;
- Эльвира Ишмуратова, модель, блогер;
- Лейла Лерон, блогер, татарский активист;
- Тимур Рахматуллин, журналист, сооснователь проекта «Миллиард.Татар»;
- Айгуль Рашитова, художник, руководитель творческой мастерской «Арт-клуб»;
- Рустем Шакиров, журналист, сооснователь проекта «Миллиард.Татар».
Рустем Шакиров. Наша сегодняшняя тема звучит так: «Культурное взаимодействие татар и башкир, Казани и Уфы». И первый вопрос, который в связи с этим напрашивается: а существует ли это взаимодействие на данный момент? Если да, то в чем оно состоит в вашей отрасли и в целом?
Рияз Исхаков. Взаимодействие в моей отрасли существует. Я как-то уже рассказывал, что мои родители работали в Башкирском академическом драмтеатре, и мы часто ездили на гастроли в Казань. Потом, будучи подростком, я сам начал работать в театре и всегда обращал внимание на то, что эти спектакли проходят с аншлагом. Относительно недавно я узнал, что Альберт Шагиев, исполнитель башкирских народных песен, давал несколько раз сольные концерты в театре Камала. И удивительно, что каждый раз там собирается полный зал и с удовольствием смотрит его и слушает.
Кроме того, как человек, который много работал с татарской и башкирской эстрадой, я знаю, что она имеет какую-то единую структуру. Можно даже сказать, неделимую, не особо разделяющуюся. Потому что аудитория у нее одна и та же. И как бы не говорили: «Хания Фархи наша!», «Нет, наша!», «Василя Фаттахова наша или не наша», это абсолютно не важно. Важно творчество, которое людям нравится.
Понятно, что сами исполнители могут говорить: «Я татарский исполнитель» или «Я башкирский исполнитель». Но, по сути, это один рынок. Единый татаро-башкирский рынок.
Р.Ш. Поэтому они все-таки стараются не ассоциировать себя с какой-то территорией, чтобы рынок принадлежал им полностью?
Р.И. Нет, я к тому, что, если кто-то из исполнителей говорит, что он чисто татарский исполнитель, – это не значит, что его не слушают в Башкирии. И наоборот.
Р.Ш. То есть Фирдуса Тямаева слушают в Башкирии?
Р.И. Я приведу дальний пример из своей практики. Очень давно, лет 25 назад, мы делали клип Венеру Камалову. Это был такой эксперимент студии «Союз» в Казани, которая решила не только тиражировать кассеты с московскими исполнителями, но и поднимать татарскую эстраду. Попробовали, и это дело очень хорошо пошло. И они пошли дальше, решили попробовать вывести башкирскую эстраду на татарский рынок. Первым был Венер Камалов. Они записали интересную песню «Ос» («Лети»), мы в студии «Муха» с ныне покойным Виталием Мухаметзяновым сделали легкий такой клип, с подтанцовкой девушек. Его поставили в ротацию на татарстанское телевидение, и песня стала хитом и попала в пятерку лучших клипов. И никто не возмущался, что она на башкирском языке.
Потому что зритель с удовольствием смотрит и на башкирском, и на татарском языке. И все эти проблемы довольно-таки искусственные или так или иначе культивируемые.
Р.Ш. Да, это хорошая мысль, что проблемы искусственные. Но, если можно, я заострю один момент. Вам не кажется, что башкирская и татарская эстрада - это явление довольно невысокого уровня? Просто когда мы разговаривали перед началом круглого стола, я упомянул Моргенштерна, Фейса, Бэдкомедиана, Земфиру, Шевчука и других знаменитых выходцев из Башкортостана – все они реализовались в русскоязычном поле и в общероссийском плане. А все, что остается здесь, на наших языках, - есть ощущение, что это местечковый уровень.
Или, может, вы по-другому думаете? Может быть, и нет смысла стремиться к чему-то такому, а это вот именно наше, свое, и оно должно быть таким?
Эльвира Ишмуратова. Что «пипл хавает», то и создается. И смотря что вы имеете в виду, когда говорите «местечковый». Да, иногда и я в сердцах говорю: «Только не колхозный уровень, только не аульский формат». Но в то же время, на прошлой неделе был концерт Владимира Спивакова, и когда играл Роберт Юлдашев на курае с этим оркестром - и тут регалии, и там регалии, - я бы не сказала, что это местечковое.
Так что смотря какая музыка. Есть понятие «поп-культура», есть понятие «искусство». Разные есть форматы. Есть те, за которые испытываешь «испанский стыд», а есть те, которыми гордишься.
Р.Ш. Все согласны с этим?
Айгуль Рашитова. Ну конечно. Язык не может быть преградой для качественного искусства и творчества. И язык не обязательно должен ограничивать форму выражения. Не обязательно это должна быть псевдонародная и популярная музыка. Это может быть и музыка современных форматов. И вообще очень важно, чтобы язык говорил на современном языке, в современных формах. Чтобы татарский, башкирский языки звучали современно...
Р.Ш. … но этого не хватает?
А.Р. Да. Чтобы звучали интересно для молодежи, для тех, кто может нести язык в будущее.
Р.Ш. А может быть, есть в Башкирии такие люди? Может быть, просто это некий андеграунд, не всем известный? Например, в Казани есть лейбл Ильяса Гафарова, забыл его название. Там независимые рэперы...
Лейла Лерон. «Yummy Music»?
Р.Ш. Да-да. У них очень приличный саунд, и, может быть, это и на башкирском языке существует, и мы просто об этом не знаем?
А.Р. Я не слышала ничего, что бы меня зацепило и я захотела бы это… Ну, не знаю, мне нравилась группа «Ринат» …
Э.И. Да, «Rnt».
А.Р. Но у них, кажется, выстрелила одна-единственная композиция.
Э.И. И то он, по-моему, в Питер уехал.
Т.Р. Кажется, сначала в Казань, а потом куда-то дальше.
А.Р. Но это и не на башкирском языке.
Э.И. Ну, «Аргымак» еще. Он хорошо идет и на семейных праздниках, и стадионы собирает. У них и саунд сильный, поэтому, наверное, это и современное, и историческое. Все зависит от создателя, от его умения красиво упаковать и донести.
Т.Р. К нам присоединяется Нелли Акчурина, уфимская художница.
Р.Ш. Нелли, может быть, вы знаете что-то интересное в музыке, произрастающее из самой башкирской почвы? Среди уфимской молодежи?
Н.А. Ну, я вот лично работаю с Маратом Татурасом и Зилей Бахтиевой, в некоторых проектах мы принимали совместное участие. К Зиле Бахтиеве мы в марте ездили в Стамбул, делали перфоманс. А с Маратом мы уже давно, года три уже что-то создаем.
Р.Ш. Их можно назвать башкирскими исполнителями?
Н.А. Зилю точно можно. У нее голос такой, голос земли - этой земли. Очень сильный, пожалуй, самый сильный. А Марат, он…
А.Р. Инструментальная музыка.
Н.А. Да, инструментальная музыка. И, кстати, он много сотрудничает с Татарстаном. Принимал участие в ТатКультФесте, еще в каком-то детском лагере в этом году.
Р.Ш. То есть его приглашают в Татарстан?
Н.А. Да. А с Зилей сейчас идут переговоры - на следующей неделе в одной из казанских галерей открывается выставка, я сама принимаю в ней участие, меня пригласили показать перфоманс, и я пригласила как раз Зилю. Но это пока под вопросом.
Р.Ш. Лейла, а вы как считаете? По этому вопросу?
Лейла Лерон. По «местечковости»? Мне кажется, и в СССР, и в ранние времена ни у башкир, ни у татар не было таких произведений, которые были бы знамениты в мире или хотя бы на российском уровне. Я не знаю таких песен. Самое ближайшее, что есть у татар, это «Ай, былбылым» в исполнении Дины Гариповой. Но и то из-за сериала «Зулейха открывает глаза», который показывали в прайм-тайм по телевидению. Потом Гарик Сукачев ее перепел. То есть когда ты спрашиваешь у русскоговорящих людей, что они могут назвать, они могут назвать эту песню.
Т.Р. «Туган як», например, тоже могут назвать.
Л.Л. Да, верно.
Р.Ш. И, кстати, обе песни как бы спорные, да? Башкиры ведь тоже на них претендуют. «Туган як» написал Урал Рашитов…
А.Р. А нужно ли педалировать эти татарско-башкирские границы? Мне кажется, мы все-таки принадлежим к одной группе тюрков Поволжья. И иногда это вообще не имеет значения.
Л.Л. Но тогда, получается, это нужно называть «тюрко-поволжская песня»? Так правильно будет?
Т.Р. Может, «татаро-башкирская песня»?
Л.Л. Можно и так, почему нет. Тоже вариант. Если надо давать какое-то определение, если кому-то важно, чтобы это определение было, нужно постараться дать его так, чтобы никого не задеть.
Р.И. По этому поводу могу сказать, что когда Урал Рашитов только написал эту песню для Васили Фаттаховой, мы делали новогодние программы для «БСТ». К новому году было заказано много новых клипов, все это комкалось, делали в срочном порядке. И «Туган як» мы записывали сразу на татарском и на башкирском языках. Потому что работали сразу на два рынка. Василя тогда работала, кажется, на студии Айдара Галимова, а Айдар знал, как все это выводить на широкую аудиторию.
И однажды я снимал сериал в Крыму, еще до всех этих событий [2014 года]. Это было в Ялте на береговой линии, где все эти кафешки. И там крутили «Туган як» Васили Фаттаховой! Слов никто не понимал, исполнителя не знали (я специально спрашивал), но песню крутили и всем очень нравилось. Это было удивительно.
Р.Ш. Да, если почитать комментарии под этим клипом в Youtube, то там русские люди пишут: «Ни слова не понимаю, но как же эта песня берет за душу».
Р.И. И получается, что проблема-то не между татарами и башкирами. Проблема в том, что эстрада не может перепрыгнуть какой-то существующий барьер. То, что происходит в кинематографе, можно проецировать и на эстраду тоже. Хотя на эстраде все-таки проще, она легче может дойти до аудитории. Но невозможно перейти через какую-то существующую систему в Москве. Потому что вся эта ротация, раскрутки, выход на большую аудиторию осуществляется через Москву. И в кинематографе такой барьер есть.
Р.Ш. Барьер провинциальности, имеете в виду?
Р.И. Да!
Р.Ш. Вы считаете, что это Москва не дает? Может быть, она забирает ресурсы? Кадровые.
Р.И. Да!
Л.Л. Да, возможно. Потому что как только здесь появляется какой-нибудь хороший продюсер или маркетолог, а это тоже важная часть культуры, ее ведь тоже надо уметь продвигать, - то эти люди сразу уходят в Питер или Москву. И все, они уже занимаются другими проектами, не татарскими. И это обидно. Потому что только ты начинаешь думать, что наконец появился человек с руками и головой, который сможет продвигать, как он тут же исчезает.
И, кстати, утопает в этой московской системе. То есть такого хорошего продюсера из него уже не получается, к сожалению.
Р.Ш. «Один из многих»?
Л.Л. Да. А здесь бы его с руками оторвали.
А.Р. Оторвали БЫ. Но не оторвали…
Л.Л. Потому что он уехал, дурачок!
(Общий смех)
А.Р. Но он же уехал именно потому, что здесь у него нет проектов того масштаба.
Л.Л. Да, это амбиции. Но я еще всегда думала, что дело даже не в провинциальности. Может быть, песни не такие суперталантливые? Не такие талантливые артисты? Вот, например, французский рэп, он же существует. Но в мире он непопулярен.
Р.Ш. Но он очень интересный.
Т.Р. После фильма «Такси» он стал популярным.
Л.Л. Но такой популярности, как у американской попсы, которая везде, на всех радиостанциях, у него нет. Наши пытаются копировать это дело, но это не переходит.
Э.И. А нужно ли стремиться к этой попсе?
Р.И. Мы несколько раз отправляли наших людей в Канны на кинорынок, который действует там при фестивале. Он очень популярный и на нем покупают этническую продукцию со всего мира. Есть дефицит контента, поэтому скупают все абсолютно. А здесь этника никому не нужна. Я говорю не только о продукции, основанной только на фольклоре, я о том, что делает тот же Марат Татурас - стилизация под этнику, или этностиль в роке, или в электронной музыке. Это все могло бы прорваться на международный уровень. Действительно могло бы, но в Москве существует этот барьер.
Л.Л. Но есть же интернет, есть YouTube.
Н.А. И они пытаются!
Л.Л. Ну если ты талантлив - действительно талантлив - тебя могут услышать. Просто мне кажется, что у нас дефицит хороших талантливых авторов и исполнителей. Если бы они были, то…
Р.Ш. Но ведь Рияз прав – этот тонкий слой есть, просто он вымывается. Люди уезжают.
Л.Л. Да-да. И начинают работать или на русском, или на английском, уходя от своих корней. То есть перестают творить на своем родном языке. Потому что кажется, что на тех языках легче. Проблема в том, что нет хорошей музыки. Была бы хорошая эстрада, она прорвала бы где-нибудь.
А.Р. Мне кажется, есть еще проблема в рынке потребителя. Нет потребителя на этнический контент. Нет пророка в своем отечестве – ему нужно где-то завоевать признание, потом вернуться, и тогда уже его признают на родине. Как те же Земфира, Моргенштерн и другие исполнители. Они должны были сначала на федеральном уровне прозвучать, после этого их замечали в Уфе.
Н.А. Но это, опять-таки, не «этно». Просто этно-тему сложно продвигать. А как раз-таки Зиля в мае выпустила трек и клип «Кара Топрак» совместно с Халюком Левентом. Это очень известный турецкий певец, как Таркан, только даже еще известнее в Турции. Она в этом клипе поет на башкирском, а он на турецком. Это очень мощно, они там прямо самыми первыми идут.
Р.И. Есть еще проблема финансирования, или, скажем так, нашей общей нищеты. Если бы, например, Роберт Юлдашев записался в студии звукозаписи в Лондоне, где очень серьезная школа звукозаписи, его бы там заметили и это был бы второй Dead Can Dance. А как пробиться на этот уровень?
Марат работал на Мосфильме, это, наверное, лучшая студия записи звука, которая есть в России, потому что там английское оборудование, там можно оркестры писать. И я не знаю, чтобы кто-то из наших исполнителей - из Казани или из Уфы - хоть раз записался на Мосфильме. Не то что в Лондоне. А там же ты не просто записался - там сразу слух проходит, один другому говорит: «Смотри, есть такой исполнитель, это интересно». И продюсеры уже приглашают куда-то.
У нас Азат Бикчурин, допустим, выступил в Польше. Это событие, единичный пример.
А.Р. Да, выступил с польским симфоническим оркестром.
Т.Р. На курае играл?
А.Р. Да.
Н.А. У нас, на самом деле, есть еще Коля Попов. Он, конечно, сейчас не здесь, но он из Уфы. Очень крупный композитор, сейчас возглавляет единственный в России электроакустический центр при консерватории имени Чайковского. И он композитор, написавший балеты «Свет погасшей звезды» и «О чем молчат камни», там в обоих использована башкирская музыка. Это действительно мировой уровень, очень мощно. Но он уехал, потому что здесь нет работы для его уровня.
Р.Ш. Вот Рияз сказал, что на местах уже некому делать что-то национальное, нет нормального человеческого материала. Но в то же время мы знаем, например, про феномен якутского кино, или знаем тувинскую музыку - группы «Ят-ха», «Хуун-Хуур-Ту» и прочие. Они ведь как-то пробились? При этом они живут у себя на родине, а не мигрировали в Москву. В чем тут дело? Может быть, в том, что мы находимся слишком близко к Москве?
Р.И. Да, вы сами ответили на свой вопрос. Все дело в расстоянии. Ну еще в языке. Из Казани, например, очень легко доехать до Москвы. Из Уфы уже два дня ехать на поезде или, если на машине, обязательно нужно где-то заночевать по дороге, поэтому из Уфы уезжают реже. Или не так часто ездят. Мои знакомые казанские киношники чаще работают в Москве, чем уфимские.
А Якутия тем более. И кроме того, феномен якутского кино основан на языке. Все эти фильмы - на якутском языке. Мы возим копию и видеопроектор по райцентрам и аулам и показываем кино школьникам, а у них все происходит в одном городе – Якутске. Вот эти гарантированные 3 млн [рублей], которые они могут заработать с продажи билетов, это все в одном городе, в Якутске. И на якутском языке.
Н.А. Якуты тоже жалуются. Я смотрела два интервью, они жалуются на то, что их не замечают, и они часто снимают на свои деньги. И тоже хотели бы выйти куда-то там...
Р.Ш. «Куда-то» - это за пределы России?
Н.А. В мир!
Л.Л. Хотя бы чтобы в России показывали эти фильмы!
Н.А. Да. Они же делают в основном для Якутии.
А.Р. Но там произошел переход количества в качество. Благодаря тому, что они сняли большое количество фильмов фестивального уровня, которые можно переводить и смотреть на других языках. А все это потому, что у них есть рынок зрителя. В Якутии людей, которые владеют якутским языком, около 70 процентов населения. А какой у нас процент? 10? 20?
Р.И. Еще одна важная вещь: там была свобода для режиссеров. Свобода выбора темы. Они начинали делать жанровое кино. Хоррор, ужастики, подобные вещи. То, что министерство культуры ни одной из республик никогда не одобрит и не подпишется на такой эксперимент. Никто из режиссеров не выиграет грант с предложением: «А давайте я сделаю кровавое кино, чтобы прям…» А там это дело пошло.
От некоторых коллег-режиссеров сейчас звучит: «Государство, помоги нам». Все же хотят деньги получить. Ну и готовы пожертвовать ради этого частью свободы или всей свободой целиком, лишь бы дали гарантированное финансирование. Но кто-то не готов.
Так что феномен якутского кино основан и на этом – на свободе выбора темы. У нас этого нет.
Р.Ш. А кто финансировал-то эту свободу?
Н.А. Ну как, я беру кредит и снимаю фильм.
Р.Ш. На айфон?
Н.А. Нет, на камеру.
А.Р. Очень малобюджетные фильмы были в начале.
Р.И. Они снимали не дороже 3 млн.
Н.А. Даже не дороже 1,5 млн.
Р.И. Да. Потому что знали, что столько они смогут собрать с билетов. Это в чистом виде коммерческий кинематограф. Государственного кинематографа нет в принципе. Я не знаю, где это еще есть, кроме России.
Т.Р. В Казахстане?
Р.И. А так он везде только коммерческий. Успешный кинематограф – коммерческий.
Р.Ш. То есть препятствия для вас — это география и отсутствие свободы?
Р.И. И язык. Московские режиссеры не могут зайти в Якутию, даже теоретически.
От московских чиновников часто звучит: «У вас же там нефть, нефтяные компании, алмазы, вот и снимайте кино». Не лезьте, типа, в бюджет министерства культуры [РФ] или в Фонд кино, у нас здесь все схвачено. Они, конечно, так не говорят, но по сути это так.
Бывший председатель Союза кинематографистов Татарстана рассказывал мне историю о том, что то ли Фонд кино, то ли фонды, которые распределяют финансы, выставили лот: фильм на языке народов России. И он увидел это и сказал: «О, здорово, у меня как раз есть сценарий, давайте-ка я этим займусь». Позвонил, подготовил документы. Потом обзвонил своих коллег в Башкортостане, Якутии, еще где-то: «Вы подаете на этот лот?» - «Нет, мы не готовы». И получается, что он один претендент на эти деньги со всей России. Проходит конкурс – он не выигрывает. Он интересуется: «Кто же выиграл?» - «Студия «Ладья». - «А на каком языке будут снимать фильм?». - «На русском. Русский ведь тоже язык народов России».
Во многом эта схема коррупционная. Потому что все деньги остаются в Москве. И сколько бы вы не старались... Вот мы, например, очень сильно постарались с проектом про переход 825 батальона легиона «Идель-Урал» на сторону белорусских партизан. Мы так сильно постарались, что Союз кинематографистов России на съезде подписал письмо: оказать содействие. Говорухин в Госдуме подписался, Шахназаров из Мосфильма подписался под письмом, что это действительно нужно. Ну там действительно очень интересный и сценарий, и сюжет, основанный на реальных событиях.
Но министерство культуры [РФ] это отодвинуло, отклонило. Потому что есть коррупция, там только связи [работают]. И очень трудно как-то выбить деньги. Если и выбиваются, то копейки. Какие-то 20 млн от министерства культуры России? Это смешные деньги, потому что фильм стоит минимум 200 млн. А если снимать хорошее кино, это 30-40 млн долларов. 3 млрд рублей, понимаете? Несопоставимые бюджеты!
И, знаете, уже нет желания участвовать в этом. Уже много лет мы не подаем заявки. Раньше были случаи, когда мы везли материал в Москву и пытались пробиться через московских продюсеров. Например, у нас есть сценарист Гафур, он долгое время работал на Колыме геологом-золотоискателем, и все свои знания в этой области изложил в сценарии добротного боевика. То, что, в принципе, любит российский коммерческий кинематограф, на такое выделяют деньги. И мы показали это одному известному продюсеру в Москве.
Вернее, там была еще такая предыстория. Телеканал НТВ тогда объявил конкурс, и Гафур этот конкурс выиграл. Но конкурс сам по себе учрежден для того, чтобы по дешевке скупать талантливые сценарии. То есть провести конкурс, выявить талантливого сценариста и предложить ему в три раза меньше денег, чем он получил бы, если бы понес свой материал в студию. Это за первое место. Но зато типа фильм гарантированно пойдет в производство. И Гафур, в принципе, был даже на это согласен, но сказал: давайте будем снимать в Уфе. Не хотят.
И вот когда мы показали это одному известному продюсеру, и Гафур тоже сказал, что хотел бы, чтобы снимала уфимская команда, то мы снова услышали: «Не получается, не получается». И через несколько лет выходит фильм, который называется «Фартовый» (наш сценарий назывался «Золотой фарт»). И да, там многое перелопачено, так что судиться за сценарий невозможно.
То есть если человек не согласен, а им это надо, они просто берут идею и перелопачивают, тем более что текст сценария у них есть. И таких примеров я могу рассказать очень много.
Р.Ш. Вы сказали, что несколько лет не подаете заявки в Фонд кино. А сколько именно лет? Потому что, насколько я знаю, нынешний министр культуры России при министре Мединском возглавляла как раз Фонд кино. И значит, на самом деле это уже довольно долгая история, и сейчас, когда она министр, шансов у вас, видимо, нет и не будет.
Р.И. Да, вряд ли что-то поменялось.
Р.Ш. А когда вы все-таки перестали подавать заявки? Поняли, что это бессмысленно.
Р.И. Где-то три года назад.
Л.Л. Можно я расскажу про казанский опыт кино? У меня друзья снимают кино - обычные ребята, краудфандинг, собирают деньги, объявляют, что будет фильм, и когда он выйдет, вы придете в кинотеатр бесплатно, если хотите. Таким образом они уже сняли два фильма, сейчас снимают третий. В питчинги их сценарий, конечно же, не проходит, Хабенский приезжал в Казань, оценил его, они сказали, что уже снимают, он сказал: «Окей, хорошо». Но деньги им все равно не выделили. И на финальной стадии, когда уже был готов весь материал, на монтаже, их просто похвалили, сказали «Молодцы».
Сейчас они уже показали фильм в кинотеатре «Мир». Пусть это один из самых плохих кинотеатров, но их показали, и теперь ребята получают огромное количество фестивальных наград. Я с мужем участвовала в этом краудфандинге, поддерживала этих ребят и даже была в озвучке. Фильм называется «Кахексия», это про голод 1920-х годов в Поволжье, и там была сцена на татарском, я озвучивала одну небольшую часть. В остальном фильм на русском.
То есть такой выход есть. И сейчас, когда у нас есть Миляуша Лябибовна [Айтуганова], которая занимается татарским кино, ей, возможно, неприятно, как я понимаю, что какие-то ребята нашли деньги среди народа и сняли кино, которое получает награды. А человеку государство дает деньги, но фильмы все равно получаются местечковые. Я не знаю, кто из татар смотрит эти фильмы про Новый год, про деревню, с непонятным сценарием.
Р.Ш. Давайте затронем еще такой вопрос, который мы с Тимуром условно обозначили как «уфимский феномен». По аналогии с «казанским феноменом», только это совсем про другое. А именно про то, что Уфа в последние 20 лет - это уверенный поставщик культурных деятелей «федерального звучания». У Казани это не получается. Можно вспомнить, наверное, только Гузель Яхину, к которой даже в Татарстане отношение очень неоднозначное. Многие не восприняли ее творчество и до сих пор не воспринимают. А у Уфы есть люди, которые безусловно номер один в своем направлении. Как Земфира, которая в свое время стала новой Аллой Пугачевой, только в роке. Или как Моргенштерн, который сейчас у всех на устах. В Казани ничего подобного нет.
Н.А. Фейс.
А.Р. Шевчук.
Р.Ш. Да, а еще тот же Бэдкомедиан, который стал настоящим народным кинокритиком. И поскольку у нас тема «Культурное взаимодействие татар и башкир, Казани и Уфы», может, вы нам подскажете, в чем здесь секрет, и, может быть, Казань когда-нибудь сможет это повторить? Или здесь, в Уфе, какие-то условия сложились стихийно и их невозможно искусственно воссоздать?
Н.А. Мы много обсуждаем эту тему с друзьями. Потому что многие ездят в Казань, и я сама не раз там была. Дело как раз-таки в свободе для какой-то реализации. Здесь она есть.
Т.Р. А в Казани все забетонировано?
Р.Ш. В Казани, по-моему, тоже есть свобода самореализации. То есть нельзя сказать, что республиканская власть прямо не дает в чем-то реализоваться. Наоборот, даже старается помочь.
Н.А. Да, помочь стараются, и это они молодцы, конечно, все супер. Но в художественном плане, я как художник могу сказать, что там все жестко, все в каких-то рамках. Там «Советский Союз» в том плане, что есть Союз художников и он всем этим рулит. Там нет такого креатива, как в Башкирии. У нас все-таки искусство более развито, в художественном плане.
Л.Л. Простите, а зачем мы обсуждаем Моргенштерна, Фейса и т.д.? Они же не башкиры и не татары.
Э.И. Вот, я как раз это хотела сказать…
А.Р. Моргенштерн башкир наполовину.
Л.Л. Он может быть сколько угодно башкир, но башкирское он не несет никуда. То есть всё, человек просто россиянин. Вот этот человек родился и рос на одной земле со мной - да, здесь, наверное, может появляться какая-то гордость. Но смысл его обсуждать, чтобы Казань перенимала этот опыт? Для чего?
Р.Ш. Да, но, например, некоторые русские националисты каждый раз подчеркивают, что Моргенштерна зовут Алишер Тагирович. То есть в каком-то смысле Моргенштерн стал для них нерусским голосом.
Л.Л. Ну это для националистов, а националисты придерутся к чему угодно. Конечно, для них Моргенштерн не русский и никогда таковым не будет. Для них он раздражающий. Во-первых, он сам по себе раздражающая личность. Я не думаю, что башкиры максимально гордятся этим героем.
Р.Ш. Но смотрите, при этом он женился на уфимской татарке. Я к тому, что в нем это не совсем затерто. И в итоге это может, наоборот, проснуться.
Л.Л. Ну, когда проснется, тогда и поговорим. А сейчас, мне кажется, нет смысла. Или вот Земфира. Да, у нее была группа, я сегодня слушала три песни.
Р.Ш. «Uchpochmack»?
Л.Л. Да. Хоть что-то там, да.
А.Р. Она пела и башкирскую песню.
Л.Л. Это как наша Алсу Сафина пела на татарском - тот альбом без крови из ушей слушать тяжело. У нее катастрофический акцент. Хотя она молодец, она старалась.
А.Р. Что плохого в акценте? Я вот поборник акцента. Потому что это говорит о том, что люди, которым язык не дался с рождения, в семье, изучили его, приложили к этому силы, старание и со сцены готовы его нести…
Л.Л. У Алсу, скорее всего, это был пиар-ход. Чтобы в Казани ее как бы любили.
А.Р. Но она ведь из Башкирии.
Т.Р. Илишевский район.
Р.Ш. Нет, она родилась в Бугульме.
Р.И. Но родовая деревня у них недалеко от Верхнеяркеево в Илишевском районе.
Л.Л. В общем, я думаю, что обсуждать феномен уфимских звезд, которые попали на федеральный уровень, - это не в контексте нашего круглого стола.
Р.Ш. А действительно, может, вы и правы, и нам, наоборот, стоит поговорить о казанских исполнителях и вообще деятелях культуры, которые имеют сильный татарский элемент в своем творчестве. Как, например, «Аигел». У нее уже, кажется, два татарских альбома?
Л.Л. Один точно есть, «Пыяла».
Р.Ш. А есть такие люди на башкирской земле?
Н.А. Нет.
Р.Ш. Вообще нет? То есть здесь нужно поучиться у Казани?
А.Р. Но там татарский такой же, «кровь из ушей»?
Р.Ш. Нет. Вы, наверное, путаете с Ирой Смелой.
Л.Л. Да, с «Татаркой».
Р.Ш. А «Аигел» поет на отличном татарском языке. И говорит. Она реально его знает. Вообще, писать стихи — это, наверное, самое сложное в языке. Если ты пишешь стихи на этом языке, значит, ты знаешь его в совершенстве. А она пишет стихи и на русском, и на татарском.
Л.Л. Получается, в Башкортостане не знают «Аигел»?
Э.И. Я ее не знаю.
Н.А. Я великолепно знаю.
А.Р. Знаю, но не великолепно.
Р.Ш. И как вы относитесь к ней?
Н.А. Я ее обожаю.
Р.Ш. А ваша среда? Знает ее?
Н.А. Конечно! Ее слушают, кстати, две мои одногруппницы – одна в Питере, другая в Перми, хотя обе русские. Они даже находят переводы текста, читают.
Р.И. Это интернет-пользователи. А для телевизионной аудитории?
Н.А. В телевизоре она отсутствует, конечно. Но сейчас всё в интернете.
Л.Л. Да, у меня лет 7 телевизора нет.
Н.А. У меня уже лет 15.
Р.И. Вы все равно в меньшинстве!
(Общий смех)
Продолжение следует
