Исповедь Султан-Галиева: «Чем вызвано мое недовольство? Неправильной позицией ЦК в национальном вопросе»

«Сейчас я... обыкновенный арестант... «важный государственный преступник» 

Кто Я ? 

Член Российской Коммунистической Партии - большевиков... Член коллегии Народного комиссариата по делам национальностей... Член Центрального бюро Татаро-башкирских коммунистических организаций при ЦК РКП... Председатель Федерального комитета по земельному делу... Член комитета содействия сельскому хозяйству и сельскохозяйственной промышленности при ВЦИКе... Член Особой коллегии высшего контроля по спорным земельным делам... Член ЦК Последгол при ВЦИКе. Да, я был им в тот момент, когда мне заявили, что я должен быть изолирован. Сейчас я... обыкновенный арестант... «важный государственный преступник»... - таковым я должен предстать, как видно, перед Советским судом. Своим советским судом, так как я тоже участвовал в создании советской власти и ее суда. Мне говорят, что сознательно и умышленно сеял недовольство среди членов партии, а через них и среди беспартийных и что объединял этих недовольных для борьбы с партией, с ее высшим органом - Центральным Комитетом, а через них - с Советской властью. Мне говорят, что я разглашал секретные постановления ЦК, что на советском языке означает «разглашение государственных тайн»... 

Мне хотят сказать, что я был центром, вокруг которого организовались все недовольные Советской властью элементы мусульманского Востока. Кто же я в конце концов ?.. Коммунист и революционер или же... политический шантажист, авантюрист и провокатор?.. Контрреволюционер?.. Я перебираю сейчас в своей голове все свое прошлое и вижу, что я был революционером, был коммунистом. Я вижу, меня родила сама Стихия, Стихия Рабства, тяжелого угнетения и вековой нищеты... Я был сыном угнетенных, угнетенного народа... Да... я был революционером, но революционером-рабом. Я всегда чувствовал это и всегда был недоволен собой. У меня были мысли, были чувства, были стремления, но не всегда было достаточно воли. Ее было меньше, чем мыслей и чувств. И в этом отклонении я походил на одного из великих древних персидских поэтов, который говорил: Всю жизнь я стремился к свободе, Но всю жизнь я чувствовал себя рабом... И мысли, и чувства, и стремления мои часто оставались поэтому невысказанными и недоговоренными, или я их доказывал и договаривал, но уже тогда, когда от этого не было пользы...  

«Почему же я оказался в оппозиции?»

Я чувствовал себя «свободным» лишь во время Октября и в первые годы революции... Но с того дня, когда мне сказали: ты раб, и мы тебе не доверяем, - а это было на третьем году революции Октября, - я опять почувствовал себя рабом. Временами я оживал, когда мне начинали верить. Но когда я чувствовал к себе хотя бы малейшее недоверие, я опять впадал в уныние. Последние три года моей жизни были для меня лихорадкой. Я страшно истощился и заболел туберкулезом. Мне давали советы: если не доверяют - отказаться от работы, отойти в сторону. Но я этого не сделал, так как почему-то верил, что все же в конце концов мне поверят. Да ведь я и требовать не мог, чтобы мне все и всегда верили... Да, я был революционером, так как я был сыном стихии Рабства, Унижения и нищеты. Я стал рабом, так как мне не поверили. Но я не могу быть рабом... Я хочу остаться и умереть революционером... 

Почему же я оказался в оппозиции? Чем же объяснить тогда мои письма к отдельным восточным работникам и вообще мое «поведение» в последнее время?.. Очевидно, моим недовольством. Чем? Неправильной позицией ЦеКа в национальном вопросе. В чем же она выражалась? В недостаточном понимании значения национального и колониального вопроса для революции и произошедшем отсюда недостаточно сильном отпоре идеям великорусского шовинизма. 
В чем же это проявилось? В неправильной постановке работы в национальных республиках и областях: в сохранении за ними в общем колониального положения по отношению в центральной великорусской части Республики со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это первое. А второе - это переоценка роли и значения западноевропейского пролетариата в деле международной социальной революции в современном его положении и недооценка в этом такой же роли и значения национально-революционного или, вернее, освободительного движения колоний. Мне казалось, что освободительное движение колоний и полуколоний и революционное движение рабочих метрополий теснейшим образом и неразрывно связаны между собой и что только гармоничное сочетание их обеспечит действительный успех международной социальной революции. В чем же заключалась переоценка роли и значения пролетариата метрополий в деле международной социальной революции? В неправильном представлении, что для полной победы над мировой буржуазией достаточно сил одного лишь западноевропейского пролетариата - во-первых, и что он уже дозрел до этого - во-вторых. Почему нельзя было допускать, что для поражения мировой буржуазии достаточно сил и одного западноевропейского пролетариата? 

«Россия имела все черты большого "опытного поля" мировой революции» 

Потому что мировая буржуазия являлась не западноевропейской лишь, а международной, мировой величиной и требовала для своего поражения концентрации против нее всех противоречивых ей сил, т.е. сил, возникших не только на основе противоречий массовой эксплуатации (пролетариата), но и на основе эксплуатации национально-классовой (революционной энергетики колоний). Почему нельзя было думать, что западноевропейский пролетариат «дозрел» для международной социальной революции? Потому что в системе экономики капиталистических метрополий он занимал положение сотрудника буржуазии в деле эксплуатации колоний; он невольно участвовал в известной доле барышей своей буржуазии. И материальное положение английского или американского рабочего было во много раз лучше положения рабочих колоний. И не только это: он имел возможность пользоваться культурой, которую метрополии создавали за счет эксплуатации колоний. Это положение западноевропейского пролетариата отразилось и на его классовой идеологии; в этом источник оппортунизма западноевропейской социал-демократии. 

Весь ход развития революции в Западной Европе за последние годы с необычайной наглядностью доказал эту истину. Провал германской революции, провал революции в Венгрии и Италии ясно, кажется, доказали, что нельзя было эти движения просматривать вне их общей зависимости от колониального вопроса и пытаться развивать их "самостоятельно". Мне, может быть, укажут на Россию, что революция в ней имела успех, несмотря на то, что развивалась "самостоятельно". Но как раз пример России и подтверждает правильность моего вывода. Успех революции в России именно и объясняется тем, что в ней гармонически сочетались интересы русского пролетариата с одной, и национально-классового освобождения ее колониальных окраин - с другой стороны. И в этом смысле Россия имела все черты большого "опытного поля" мировой революции. И если рабочий Петрограда сделал выстрел, то окраины ответили тем же, одни тогда же (Казань, Уфа, Оренбург, Баку), а другие же потом (Башкирия, Киргизия, Туркестан). В чем же заключалась недооценка значения освободительного движения колоний? В том, что мы его на деле рассматривали как движение исключительно мелкобуржуазное, ограниченное "задачами" нарождающейся или возрождающейся туземной буржуазии колоний, полуколоний и не придавали ему должного значения. У нас к этому движению было скорее отрицательное, чем положительное отношение. Между тем интересы международной социальной революции требовали от нас поддержки этого движения. И не только поддержки этого движения, но и руководства им. А мы не только не стремились руководить этим, а, напротив, своими неумелыми действиями или отталкивали его, или же заставляли развиваться во враждебном нам направлении (Афганистан). Мне скажут, что мы уже в 20-ом году (на II Конгрессе Коминтерна) сделали правильный диагноз этого вопроса, приняв известную резолюцию по национальному вопросу. Да, диагноз был сделан правильный, но выводы были сделаны не совсем удачные. 

«В нашей работе на Востоке получилась полная неразбериха» 

Мы признавали революционное значение в международном масштабе национально-освободительного движения колоний и полуколоний, но в то же время говорили о необходимости борьбы с панисламизмом, пантюркизмом, паназиатизмом и т.д. Это было все равно, что сказать: классовую борьбу европейского пролетариата надо поддерживать, но надо бороться с коммунизмом. Этой самой второй половиной нашей резолюции мы наполовину убивали значение первой ее части, не говоря уже о чисто декларативной ее нетактичности. И у нас в действительности в нашей работе на Востоке получилась полная неразбериха. Мы не знаем, с чего подходить и как подходить. 

В 20-ом году в Персии начиналась революция, возглавляемая тогда Кучук-Ханом. Да, эта была своеобразная персидская Февральская революция, которая могла привести Персию к народно-демократической республике, а затем к "крестьянским советам". Как же мы к ней подошли? Я помню, как мы, делегаты II-го Конгресса [Коминтерна] от Востока, обсуждали этот вопрос в поезде по дороге в Петроград (когда поехали на открытие Конгресса). На нашем собрании присутствовали тогда т.т. Павлович, Султан-Заде, я, Каменский, т. Ибрагимов, Ф. Махардзе и еще кто-то. Т.т. Султан-Заде и Павлович "с пеной у рта" доказывали, что в Персии, и не только в Персии, но и в других странах Востока настало время поднять знамя социалистической революции. 

Тов. Султан-Заде "с цифрами на руках" и "классовым анализом" доказывал, что стоит нам кликнуть клич социальной революции в Персии, как она мгновенно преобразится в "Персидскую Социалистическую Советскую Республику". У меня не было этих "цифр на руках", но было революционное чутье и здравый рассудок. К тому же я тогда немножко знал Персию: ее историю, современную экономику и соотношение отдельных классов персидской общественности. И взял на себя смелость усомниться в слишком большом и розовом оптимизме т.т. Султан-Заде и Павловича и развил ту точку зрения, что единственным жизнеспособным движением при тогдашних условиях Персии будет не социально-классовое, а национально-революционное движение под лозунгом борьбы с иноземным капиталом. Я высказал свое опасение, что выставление (тогда) лозунгов социалистической революции лишь задушит и приведет к гибели начинавшуюся тогда национально-освободительную революцию в Персии. За это выступление свое меня тов. Павлович окрестил тогда "удивительным оппортунистом", а кое-кто "националистом". Присоединился тогда ко мне лишь один тов. Каменский. Товарищи потом поехали в Баку и думали оттуда "производить" задушенную ими "социальную революцию"... Но "творить" революцию оказалось труднее, чем говорить или писать статьи и брошюры о ней. И разве вся революция в Персии не была провалена? И разве ошибку свою мы в конце концов не осознали?.. Потом, когда проиграли... 

«Стали колебаться: на ком остановить свой выбор - на Мустафе Кемале, на Энвере или на «левых» энверистах?»

А вот вам Ангора (Анкара – ред.). Разве мы не могли в начале этого движения, когда оно только что еще зарождалось, захватить его при известном напряжении сил и энергии в свои руки? Да, могли, если не целиком, то по крайней мере наполовину. Почему же этого не произошло? Потому что мы не обращали на него внимания, не придавали ему значения (тов. Ленин в своем выступлении на VIII съезде Советов назвал кемалистов «турецкими октябристами»*). А когда поняли его значение, то стали колебаться: на ком остановить свой выбор - на Мустафе Кемале, на Энвере или на "левых" энверистах? Почему мы не предвосхитили события? Почему мы вплоть до 19-го года почти абсолютно никакого серьезного внимания не обращали на положение турецких коммунистов: на Мустафу Субхи и его группу? Почему мы не оберегали их от нападков отдельных товарищей (таковые были), не доверяли им и послали их в Турцию (вернее, толкнули) лишь в тот момент, когда им нельзя было там открыто появляться (причина трагической кончины т. М. Субхи и его товарищей). А ведь гораздо раньше этого был момент в Турции. Когда там авторитет Советской России и Советской власти вообще был страшно высок: ведь не зря же М. Кемаль создал в 20-м году зубатовскую "Коммунистическую" партию. И сейчас Кемалистическая Турция уже действует с нашими противниками, по крайней мере, "заигрывает" с ними. Почему?.. Потому что мы не имели там своих людей... Аналогичные же вопросы можно задать и в отношении революционного движения в Индии и Китае. Почему, например, мы лишь на шестом году революции пришли к сознанию, что в Китае мы должны ориентироваться на Сун Ятсена, или почему мы также долго блуждали в этом вопросе насчет Индии? Мне казалось, момент (18-19-20 года), когда имелась великолепнейшая почва для поднятия революционного пожара на всем Ближнем и Среднем Востоке. 

Ангорское движение в Турции, движение Кучук-Хана в Персии, противоанглийский переворот в Афганистане, национально-освободительное движение народов Северной Африки могли быть той самой базой, опираясь на которую мы могли бы вести организованную борьбу с мировой буржуазией. Но мы моменты эти не сумели использовать. Мы были нерешительны или слишком половинчаты в своих действиях... Сейчас мы уже осознали, кажется, свою ошибку и принимаем меры к ее исправлению. Возможно, что мы, быть может, и наверстаем утерянное. Лучше поздно, конечно, чем никогда... 

«Неудача нашей «вылазки» на Западе и наших «рекогносцировок» на Востоке заставили русскую революцию «замкнуться в самой себе»

Мне могут сказать: - Причем же тут наша внутренняя национальная политика? Да очень просто: неудача нашей "вылазки" на Западе и наших "рекогносцировок" на Востоке заставили русскую революцию "замкнуться в самой себе" и сузить ее задачи рамками восстановления России (как государства, конечно, советского), а это вызвало, особенно в первое время, суровый и судорожный централизм со всеми его отрицательными последствиями для окраин, тем более при условиях НЭПа. Но тут имелась еще другая сторона - это, как мне казалось, не совсем твердая линия ЦеКа в борьбе с так называемым "ликвидаторским" течением в национальном вопросе. А что такое течение имелось в нашей партии, это не подлежит сомнению. В этом отношении у нас в партии существовали и продолжают еще существовать два типа работников: а) не признающих значения национального вопроса, его важности, а потому скептически или в лучшем случае безразлично относящихся к работе партии в этой области, а иногда тормозящих эту работу (это особенно сильно у русских товарищей, т.к. они никогда не испытывали на себе, что значит национальный гнет, а потому не задавались этим вопросом; сильно оно в центре). И б) зараженных предрассудком великодержавности, а иногда и чисто великорусским шовинизмом. Эта группа работников обыкновенно всегда борется с национальными государственными образованиями, стараясь не допускать им образоваться, и борется за власть в этих национальных образованиях в случае их возникновения, сопротивляясь на каждом шагу росту влияния в них туземных работников ("душат националы"). Велась ли борьба с этими работниками? Временами велась, но постоянной систематической и упорной борьбы не было, Напротив, даже иногда они поощрялись. 
 

Фото на анонсе: М. Х. Султан-Галиев (первый справа) с членами Наркомата по делам национальностей РСФСР. 1923 г.
Источник фото: newskif.su