Участники:- Нелли Акчурина, художник;
- Рияз Исхаков, кинорежиссер;
- Эльвира Ишмуратова, модель, блогер;
- Лейла Лерон, блогер, татарский активист;
- Тимур Рахматуллин, журналист, сооснователь проекта «Миллиард.Татар»;
- Айгуль Рашитова, художник, руководитель творческой мастерской «Арт-клуб»;
- Рустем Шакиров, журналист, сооснователь проекта «Миллиард.Татар».
Лейла Лерон. Если «Аигел» в телевизор засунуть, то все будут плеваться, это не зайдет.
Нелли Акчурина. Я думаю, все слушали «А мой парень татари́н, в любви авторитари́н».
Тимур Рахматуллин. И эта песня звучала в программе у Урганта.
Рияз Исхаков. Казань шлифует таких людей в большей степени, чем Уфа. Из Уфы они удирают и становятся Моргенштернами, или Шевчуками, Земфирами, потому что здесь в творческом плане на них давления, видимо, нет.
Н.А. Вот как раз-таки здесь свобода есть.
Р.И. Да. А музыкальную карьеру они могут реализовать только в Питере или Москве. Хотя София Губайдуллина, наверное, себя больше реализовала на Западе, чем в Казани. А вот шлифует жестко таким абразивом Казань, как мне кажется, альтернативных своих исполнителей.
Была такая панк-певица СуперАлиса татарстанская. Я впервые услышал в Москве от москвичей, которые были в восторге от ее творчества. Говорят: «посмотри». Но согласитесь, что она отшлифована? Как она ушла из творчества, каким образом?
Рустем Шакиров. Если вспомнить, что мой друг делал ей этот клип, не знаю, отшлифована ли...
Л.Л. Этот клип – он сумасшедший. А потом что?
Р.Ш. Потом я даже не знаю, что у нее.
Л.Л. Есть же артисты одной песни, вот она – артист одной песни, и больше ничего не выстрелило.
Р.И. Кажется, у нее побольше, три-четыре песни.
Р.Ш. Вроде, сейчас ходит в хиджабе.
Л.Л. Просто человек сам по себе со странностями, в хорошем смысле. Но это творец.
Р.И. Это Моргенштерн потенциальный, это человек, о котором мы много говорим сегодня.
Л.Л. К славе же можно быть готовым, а можно быть не готовым. Скорее всего, СуперАлиса была не готова к славе, поэтому просто тихо-мирно ушла и дала задний ход. То же самое бывает с другими творческими личностями. Тот же наш Ильяс Yummy Music, он изначально начинал как исполнитель, у него была очень крутая команда Ittifaq, они вместе с «Усалом» творили, делали, на татарском языке, это были 2000-е года, это был расцвет татарской рэп-музыки, это было бомбическое время.
Но сейчас что он делает? Он сейчас за кадром, он продюсер, он уже сам ничего не творит. В какой-то момент ты взрослеешь и понимаешь, что тебе удобнее в кресле посидеть, ты не хочешь скакать на сцене.
Эльвира Ишмуратова. Кәеф бетте (Настроения нет. – прим. ред.).
Р.И. У СуперАлисы не было никаких проблем, она могла творить, что хочет, и аудитория ее воспринимала так же, как Моргенштерна, когда он одевался в платье школьницы – такие первые клипы у него были. У них равные позиции, что у Алисы в Казани, что у Алишера в Уфе.
Р.Ш. Алишер появился уже в эпоху YouTube.
Э.И. Раз так много говорим про Алишера, у меня есть его фотография с моим братиком, они одноклассники, где он в национальной башкирской одежде, с головными уборами.
Л.Л. Надо продать за миллион!
Э.И. А остальное, то, что уже сейчас у него – это грамотно выстроенный маркетинговый продукт.
Н.А. А в машине Моргенштерн слушает музыку национальную все-таки, татарскую.
Э.И. Дай Бог ему здоровья.
Р.Ш. Вы предполагаете?
Н.А. Нет, я же сторис смотрю.
Р.Ш. Я как раз про это и говорю, что это проснется когда-нибудь. Уже проснулось.
Э.И. Он будет давать продукт, как вы правильно сказали, «моргенштерновский», а этнику вряд ли будет. Да, жить он будет, да, женился на татарке, но тут опять-таки «пипл хавает» другое, поэтому вряд ли будет это нести в массы, позиционировать, отражать.
Р.Ш. Я не знаю его, но мое ощущение, что это такой панк наших дней. Захочет – сделает башкирский альбом, пофиг ему. Это как раскидывает свои доллары, ну бросит пятьдесят тысяч долларов на запись альбома башкирского, просто такой каприз гения, типа, я захотел – я сделал. Я больше, чем уверен, что такое когда-нибудь будет с его стороны.
Н.А. Он никогда не забывает, что он из Уфы, постоянно привет передает.
Т.Р. Это же классно. Ведь как бывает: кто-то уезжает – и все. Условно говоря, Людмила Уликая тоже родилась в Башкирии, но никто не знает, что она из города Давлеканово. Инна Чурикова – из Белебея. Сергей Довлатов в Уфе родился – практически никто, кроме уфимцев, не знает, что он в Уфе родился.
Р.Ш. Спиваков еще.
Т.Р. Спиваков не забывает и частенько сюда приезжает, проводит музыкальный фестиваль.
Н.А. Еще по поводу музыкантов. GAUGA – группа, которая сейчас в Казани, их руководитель, главный певец, Оскар – он из Бирска, и уехал в Казань, чтобы там стать кем-то, он на татарском поет.
Р.Ш. Он татарин?
Н.А. Да. Они в Казани.
Л.Л. Опять-таки, у Оскара хорошо продуманный маркетинговый образ, такой бойз-бэнд, симпатичный молодой человек, он такой все время молчаливый, то есть, девочки такое любят. Конечно же, у него есть аудитория этих влюбленных фанаток, что и нужно по идее.
Н.А. Здесь он тоже очень популярный. Его обожают башкиры, и все башкиры ходят на его концерты.
Л.Л. Потому что он сумел создать этот образ. Вот Земфира никогда не дает интервью. Вот у этого человека тоже: я не такой, как все, я не вы. У нас такой образ очень многие принимают. Юлдуз Миннулина, поэтесса наша казанская, ее тоже нет в соцсетях, все такие – а я другая. Это такой образ, на самом деле. По идее, они обычные люди, как мы, они бы тоже соцсети завели, может быть, они у них есть, но никогда в жизни они это не покажут и не признаются.
Р.Ш. Может быть, нам стоит обсудить тогда то, что эти люди переезжают в Татарстан. Мы знаем уже, как минимум, этого Оскара.
Н.А. Мой одноклассник, Мурат Гайсин, он наполовину башкир, наполовину татарин, он женился на казанской татарке и уехал туда, и там стал звездой татарской эстрады. Его слушают по радио точно.
Р.Ш. То есть, схема такая покорения мира у башкирских эстрадных исполнителей – это уехать в Казань? Или нет?
Н.А. Там он как бы нашел свой путь.
Л.Л. Получается, Айдар Галимов – он и там, и здесь, и у нас, и у вас одинаково популярный.
Т.Р. Но остался в Уфе.
Л.Л. Получается, если Тямаев сюда приедет, придут на его концерт люди, к Фирдусу Тямаеву?
Т.Р. Как раз сегодня он написал, что его концерт отменили в Уфе. И винит в этом башкирские власти.
Л.Л. Отменили концерт в Уфе – ну скажут, что коронавирус же. Я хочу просто понять.
Р.И. Придут, придут. Ходят на все.
Э.И. Опять-таки, смотря как пропиарят, как прорекламируют.
Р.И. Я с этим много сталкивался. Очень много исполнителей уехало в Казань, Асаев там и другие. Кто-то работает, как Айдар Галимов – и туда, и сюда ездит, Идрис Газиев, есть те, кто только там работает из Уфы. Есть музыканты не только же топовые, есть те, кто работает в татарской филармонии, духовики, вот родной братишка Айнура Аскарова работал на тромбоне или саксофоне, или кураист, например, несколько кураистов в Казани работает. Нигматуллины.
Очень много туда уезжает. Здесь в основном государственные театры, актеры приезжают из Челнов, из Казани, работают в Уфе. У актеров, видимо, своя какая-то «кухня», распределение, кто куда поедет, им надо выбрать театр.
Р.Ш. Их, может, избыток в Татарстане?
Р.И. Может быть. Но я замечаю по роду своей деятельности, что много клипов снимали. Есть некая разница, которую приходится учитывать в работе. Она, не скажу, что такая фатальная, но еще в те времена, когда только клипы начинались, она была ярко выражена в том, что в Уфе исполнители разные были, в разных жанрах, в разных стилях, и спокойно они работали, мучились с аудиторией, но работали.
А в Казани все стали подражать первой пятерке – если молодой исполнитель выходит на сцену, то он выглядит, одет и подражает либо Салавату, либо еще кому-то топовому исполнителю. А если девушка выходит на сцену – она подражает Зайнап Фархетдиновой. Есть некая такая предрасположенность к наработанному, к клише. В Казани это было. Да, были группы «Казан егетләре», «Заман», где совершенно другое, битловская тема такая, такие эксперименты. Но мне казалось, этого меньше, потому что я работал на коммерческую эстраду, которая на большинство была ориентирована.
А в Уфе такой был разнобой, разнообразие. Это к вопросу – почему Земфира, почему Шевчук и все прочие. Наверное, здесь была свобода в плане разнообразия. А сейчас я замечаю то, что есть уход у Татарстана, особенно визуальной продукции, в такой евростиль, чтобы все было так четко вылизано, красиво. В Уфе это тоже появилось, «Студия 7» или «7 медиа», по-моему, они тоже стараются в таком стиле, есть каналы западные.
А в Казани отошли от сюжетной подачи, ушли от кинематографа, уходят сильно от аутентичности. Да, допустим, там Ильдар Муллин снял летом тоже такое игровое историческое как кино, я видел его работу. И у меня требуют, я чувствую, что заказчик требует вычистить, он говорит: «Зачем такой забор старинный, некрашеный?» А мы здесь, наоборот: «О, какой забор старинный, некрашеный!» Понимаете, да? Разница какая.
И в кинематографе я иногда смотрю Ягафарова, как бы есть такое. Вообще, на улицах старина стерта. Еду в музей Габдуллы Тукая, на родину, я вижу, что реальная вещь в музее историческая – только то, что привезли из Уральска или из Троицка, привезли станок наборный, все остальное – новодел: стенды, утварь, предметы, нет ничего аутентичного, абсолютно. Меня, конечно, это поражало. То же самое относится к костюму – я сколько ищу в Татарстане, работа серьезная по костюму, чтобы использовать. Наверное, они где-то есть, но я смотрю – Ильдар Гатауллин из Уфы туда заходит, который специализируется на костюмах, украшениях. Большие работы у него, смотрю – он в Татарстане тоже работает.
Есть прорехи какие-то в Казани, а есть какие-то прорехи в Уфе. Поэтому мне кажется, рынок и аудитория, и культура должны объединяться. Многие пугаются этого, говорят, что это сотрет нашу культуру, а их больше, они, значит, будут довлеть. Ничего не сотрется, наоборот, я в этом вижу спасение.
Т.Р. Татары спасут башкир, а башкиры – татар?
Р.И. Есть страх, что одни численно могут задавить других, а культура может оказаться более агрессивной или конкурентоспособной. Кому-то не будет в Казани нравиться стиль оҙон көй (протяжное пение. – прим. ред.), и это сойдет на нет в общей массе.
Мне кажется, такого не произойдет, а, наоборот, БУДЕТ спасение. Сейчас в Татарстане – «Ветер перемен» («Yзгәреш җиле»). Предпринимаются какие-то попытки сдвинуться с консервативной такой позиции. Да, много звучит критики, кому-то нравится, кому-то не нравится, но вот и хорошо, когда есть движение. А у нас здесь движения нет, при том, что есть свобода, а заинтересованности в развитии культуры, в движении дальше не вижу. Я уж не говорю о том, чтобы сериалы делать. Сейчас основное средство на телевидении – это сериалы. Вот дочка сейчас обожает корейскую культуру, потому что она смотрела эти корейские сериалы, популярные сейчас во всем мире.
Э.И. Это в тренде, да.
Р.И. То же самое, если хотя бы один успешный сериал выйдет в Казани или в Уфе – весь мир будет знать. Весь мир будет знать, потому что это способ достучаться до эмоций внутренних, до чувств любого человека, любого в мире. Потому что это не прямая реклама, которую мы сразу выключаем, это не прямая агитация, не информация, которая рапортует, что в Белоруссии будет БСТ показывать. Это ужас какой, они же будут смотреть и говорить: «Какой бред, зачем нам привезли на «Башҡорт йыры» (фестиваль башкирской песни. – прим. ред.) самодеятельность? Или «Байыҡ» (телевизионный конкурс башкирского танца. – прим. ред.).
Э.И. Ну «Байыҡ» еще можно посмотреть.
Р.И. Соревнование опять же очень местечковое, для местных танцевальных коллективов.
Э.И. В Минске я тоже работала, там тоже такое же.
Р.И. Да, но зачем?
Э.И. Они друг друга найдут.
Р.И. Не продукт мирового масштаба, совершенно. Я думаю, что эти прорехи можно ликвидировать, если есть движение вперед, развитие, то есть шансы, что культура выживет. А стоять на месте – это смерть.
Р.Ш. То есть, вы считаете, что надо сложить усилия Татарстана и Башкортостана, а поодиночке они не вытянут мировые задачи?
Р.И. Да, межведомственные барьеры играют сейчас отрицательную роль. То, что Министерство культуры РБ и Министерство культуры РТ – это уже барьер, потому что никогда здесь не дадут казанскому режиссеру снимать кино, никогда не дадут в Казани снимать сериал или кино башкирскому режиссеру. Почему тогда не сделать совместный проект, не объединять бюджеты, использовать наработки и плюсы соседей? Что-то у нас здесь лучше получается – с удовольствием отдаем Казани, получается хорошо в Казани – сюда. И это даже на бытовом уровне. Меня просто поражает, когда многие мои знакомые люди говорят: «Они там курай воруют». Кто говорит: «Они там чак-чак воруют». Война брендов даже. Я иногда от чиновников слышу это, что надо быстрее запатентовать какой-то продукт, пусть он будет башкирским.
Э.И. Это так грустно всегда.
Р.И. Потому что они запатентовали, и этот продукт теперь «татарский».
Т.Р. Вы имеете в виду бренды «башкирский курай» или «татарская лошадь»?
Р.И. Да. Как это?
Л.Л. Знаете, у нас небольшое непонимание было с одним артистом. Он сказал, что не будет выступать в татарском костюме и играть на курае, он был против. Он башкир сам, а работает, получается, именно в татарском комплексе. То есть человек переехал в Казань, зарабатывает там как артист, но когда нужно, чтобы на камеру его сняли, он уже говорит: «Я не буду держать в руках курай, и если я в татарском национальном костюме». Настолько это был его принципиальный момент.
Р.И. Потому что здесь звучит критика. Я снял клип для Ильдара Файзрахманова, там Первая мировая война, песня военнопленных, которую он восстановил, и там у нас в сюжете есть башкирская семья, и солдат один, который с кураем на линии фронта. Я скажу, что всего лишь три человека активных, кто сильно меня за это ругал, а остальным 500 человек это нравится.
Л.Л. Да, и вот я после этого начала гуглить, я человек интернета, и смотрю, если зайдешь в Википедию, там написано, что курай – это башкирский инструмент, вот так все пишется. А если ты заходишь в интернет-магазин, можно купить, там написано – «татарский национальный инструмент курай». Но в Википедии свои объясняющие статьи, там, получается, маркетинг у башкир в этом намного лучше, они пометили инструмент как свой.
Айгуль Рашитова. Дело в том, что он производится из определенного рода растения – уральский реброплодник, который растет только в определенных местах, он не растет в Татарии и не растет на северо-западе Башкирии.
Л.Л. Мне 36, и мы учились в гимназии, у нас был музыкальный класс, и ребята ходили на отделение курая, то есть, какой-то процент детей из этой татарской гимназии ходит учиться на этом инструменте играть.
Т.Р. Вероятно, в Казани обучали на другом курае – в форме укороченной дудки, а у башкир – длинный курай. Совершенно разные флейты.
Л.Л. Нет, не длинный. У нас короткие, не длинный вариант курая. Поэтому они понимают, если ты хочешь как-то зарабатывать на этом деньги, на своем бренде, на татарском бренде, на башкирском бренде, то тебе действительно нужно метить в интернете, что это наше, а это наше, чтобы потом деньги пошли в эту сторону.
А.Р. Поэтому понятен его отказ сниматься в татарском костюме с кураем, потому что впоследствии это будет предъявлено в качестве доказательства – вот мы, татары, играем на курае.
Л.Л. Это же то же самое с гармошкой. Гармошка – она же не татарская, гармонь, баян – это не татарский национальный инструмент, но так как сидит человек и играет татарскую музыку – вот в этом моменте становится татарским национальным инструментом.
Э.И. Возвращаясь к разговору о Минске. Так получилось, что на конкурсе красоты познакомилась с белорусским дизайнером, которая работала и с Пьером Карденом, и с Юдашкиным, и с Зайцевым, от Пьер Кардена она и награду получила. Она очень продвигает белорусский лен, и работая с ее брендом, с ее именем, она меня пригласила в Казань помочь ей организовать дефиле. И там мы организовали, я обучила быстро шестьдесят моделей разных национальностей, веса, форм. И получается, я, башкирка, сделала большой показ и дефиле белоруске в Казани. Я немножко удивляюсь, почему не дадут татарскому режиссеру снимать в Башкирии или наоборот. Там, наоборот, очень тепло восприняли, и журнал «Сююмбике» пригласил, сделал интервью, на обложку поставил нас с белорусами, и очень тепло все было. Была развернутая статья с кадрами. Я все не понимала, откуда эти конфликты берутся, как они с этим сталкиваются, потому что все было максимально лояльно, тепло, культурно, дружелюбно.
Или вот мы все в разговоре вспоминали Моргенштерна, но когда я где-то год-два из-за пандемии особо за границу не выезжала, я, наоборот, сталкивалась с тем, что люди не знают, где находится Башкирия, а знают, где Казань. И чтоб идентифицировать регион, я всегда говорю: «Довлатов», «Спиваков», «Земфира», «Шевчук», «Нуриев». И они уже всегда понимали и удивлялись, все поражались, что они все из Уфы, но не знают Уфу, потому что наши становятся как раз-таки звездами, уже покидая наш регион. Поэтому настолько краеугольный камень...
Мне кажется, что все зависит от воспитания. И участвуя на показах мод, на Неделях мод, я всегда выходила и говорила: «Я из Башкортостана, я башкирка». Обязательно в обнимку с собой мед, чтобы всем подарить, рассказать, потому что это уже есть название бренда. Я всегда это с гордостью несла, но замечала другие моменты, что люди, наоборот, стеснялись говорить на родном языке, позиционировать, откуда они, поэтому, наверное, этот внутренний «затык» и есть, потому что малые народы боятся о себе заявлять и не теряться в толпе, в многонациональной толпе. Все идет от внутреннего стрежня, от воспитания.
И вообще, мне кажется, не стоит рассчитывать на политику, на бюджетные средства. Я с вами согласна, что через интернет много решается, теперь, наверное, в нынешнее время заявлять талант легче и проще оттуда, нежели что-то добиться от государства, каких-то финансов, каких-то денег.
Опять-таки, про якутское кино я не смогла рассказать. Участвуя на Неделе моды Estet Fachion Week в Москве, была очень поражена якутским серебром – насколько они это круто представили, красивые все якутяночки, костюмы, стилизованные с их элементами. Якутское серебро шикарно, девушка вышла, играла на кубызе, прям вот до мурашек... Я тогда стояла и задумалась – а где наши, почему вот наших нет? И мы хорошие, но у нас просто не умеют подавать. Я это пыталась донести до наших руководителей, пока в диалоге, не знаю, к чему это выйдет.
Или, наоборот, побывав в Татарстане, я прям восхитилась тем, что есть Kazan Fashion Week, мы вновь готовимся там поучаствовать. Но все зависит от самих людей и от их терпения, от их силы. Когда я делала закрытый показ с Конгрессом татар с костюмами Ильдара Гатауллина, мы сделали хорошую постановку год назад, я это выложила в «Инстаграм», и столько замечаний получила в свой адрес!
Н.А. Что ты работала с ними, получается?
Э.И. Башҡорт кыҙы (башкирская девушка. – прим. ред.), дочь бывшего министра культуры, ты что делаешь? Ничего, что я с минскими работаю, с Кавказом работаю, с СНГ.
Н.А. А с татарами быть нельзя, понимаешь? В этом и проблема.
А.Р. Просто близкие культуры.
Э.И. И я пошла на эксперимент, я взяла наши, как раз Ильдар Гатауллин сделал и девочка с Зауралья, красивые одежды, нагрудники, и я специально собрала команду в Москве – грузинка, бурятка, русская, я, девушка с Абхазии, фотографировала фотограф – так получилось, что она сама родилась тоже в Якутии, но как fashion-фотограф раскрылась в Израиле, ее работы были в Vogue. Собрала вот эту коллаборацию, красивые лица мира во всех этих нагрудниках fashion-съемку сделали, и мы попали в модный портал. Там как раз в ленте новостей уже как маркетолог отслеживала – вышли новости Тома Форда, я билась (как вы тоже эту фразу употребляли), мы в эту новостную ленту попали, а там про Ким Кардашьян. Мы в топе продержались, просмотров было много, но как маркетолог я продолжала за этим наблюдать – как, что, будет ли интересно. Тогда очень красивые кадры остались.
«Башинформ» сначала не хотел публиковать: «Вот про вас Vogue напишет, тогда, может, и разместим». Я такая думаю: а зачем тогда вы мне, если про нас в Vogue напишут? В этом году уже с этнопоказом мы попали на модный портал, один из самых тоже топовых, MODA.RU. и тут я понимаю, что не всегда наша родная среда сама заинтересована в том, что мы делаем, в том, что мы создаем, но ни в коем случае руки опускать не надо. Как раз эти вот круглые столы, единомышленники. Я с вами согласна в том, что надо друг другу помогать, но я нее представляю, как это примут эти госструктуры, дадут ли они этому выход и путь, и только самим объединяться, самим это делать. У меня прям крик души какой-то вырвался!
Р.Ш. Айгуль, мы с вами еще до начала круглого стола говорили, у вас было очень интересное мнение, и у нас сегодняшний круглый стол так сложился – в нем не очень прозвучал голос Башкортостана, мне кажется, или даже башкир скорее, а именно вы его выразитель в данном случае. Может быть, у вас есть претензии к татарской стороне, особенно в этот год переписи, который обнажил наши какие-то не очень хорошие противоречия? Вам, как башкирке, кажется, кто в этом виноват, назовем это так?
А.Р. Дело не в том, кто виноват, не виноват, а в том, что у нас близкие народы, у нас общие проблемы сохранения и развития наших культур. И очень странно, что мы, вместо того, чтобы решать их вместе и сообща, начинаем какое-то противопоставление друг другу. И если оно есть, оно должно быть в рамках научной дискуссии, в рамках культурных сравнений и споров, баттлов, но не на уровне каких-то пропагандистских враждебных высказываний.
Р.Ш. Но в то же время вы сказали, что у вас ощущение, что инициатор этих споров – это татарская сторона?
А.Р. По моим ощущениям стороннего наблюдателя в соцсетях, ощущение такое, что да, татарская сторона вышла из научного дискурса, и пользуется слишком грубыми методами.
Р.Ш. Всем так кажется, нет?
Н.А. Я могу сказать. Я татарка, родившаяся здесь, и я с детства ощущаю некий прессинг со стороны башкир. И в школе это было. Я училась в лицее, это достаточно хорошая школа, я училась в башкирском классе, так получилось, попала туда, у нас был три или четыре раза в неделю башкирский. Я татарский, по сути, не знаю, башкирский знаю больше даже. А дома мы на татарском не разговаривали, я хорошо понимаю, но не говорю и ни на башкирском в итоге, и ни на татарском. У меня такое ощущение иногда, что я чувствую себя башкиркой, только латентной.
Р.Ш. Почему?
Н.А. Потому что в школе это все – культура Башкирии, мы постоянно в музеи ходили, мы пели песни, это же с детства, среда, у меня все кругом башкиры, мои одноклассники. А учительница по башкирскому постоянно мне вставляла: «У тебя татарский акцент, у тебя татарский акцент», я постоянно путала «белән» – «менән».
Э.И. Не переживай.
Н.А. В детстве меня это волновало. В детстве я переживала, и во что это вылилось вообще, сейчас расскажу. Когда я закончила училище, я поступила в Питер. Когда училась в Питере, меня так тянуло в Башкирию, я настолько опять погрузилась в эту культуру. Когда я на каникулах ездила в Уфу, ходила в музей снова, собирала весь материал по этнографии, ездила два раза в Абзелиловский район на пленэр, там все это фотографировала, собирала материал. В итоге я сделала дипломный проект на башкирскую тему, называется «Молитва» у меня работа, огромный такой гобелен – 2,70 в высоту. Понимаете, это не политический такой ход, это реально моя любовь. Возможно, из-за того, что в детстве меня немножко как бы это, мне захотелось стать вот этой башкиркой, чтобы меня приняли здесь.
Л.Л. А вы в переписи участвовали?
Н.А. Нет.
Л.Л. А как бы записались?
Н.А. Я не участвовала, я не смогла пройти это в «Госуслугах».
Л.Л. А если бы сейчас спросили?
Н.А. Я татарка. Я решила вернуться в Уфу, очень много работала с этноматериалом, но здесь у меня больше какое-то тюркское пошло. В 2018 году, наверное, мы начали проект New Bashkir Esthetic, у меня много башкирок-подруг, и решили сделать такую тему. Мы брали башкир, переодевали их в башкирское этно в современном ключе, в художественной. Чтобы башкирские костюмы не были на фоне – она стоит в поле, или с березой, все эти пресловутые фотосессии. Мы реально пошатнули эту всю систему, и сейчас люди начали снимать иначе, фотографировать.
Но вместе с этим, я этот проект затеяла, и все на тему Башкирии делала. И я поняла в один момент, что я-то свою культуру забыла, я-то Акчурина, татарка, из дворянского родов с обеих сторон. И в какой-то момент я поняла, что я никогда не стану башкиркой, они все равно не примут меня до конца, но и в Казань я не хочу все-таки потому, что мне нравится в Башкирии, я обожаю Башкирию. И у меня сейчас такая дилемма – я, вроде, татарка. Я внутренне больше переживаю, то есть я и там, и здесь никак. А тем этно мне очень глубока, я хочу в этом направлении двигаться, и у меня дилемма – кем мне быть в итоге?
Л.Л. Это как свой среди чужих, чужой среди своих.
Э.И. Будь тем, кем ты себя чувствуешь, ощущаешь, потому что этими дилеммами энергетически вы все свои творческие «чакры» закроете, и мы не увидим никаких шедевров больше.
Л.Л. Мне кажется, это действительно проблема: англичане с ирландцами, русские с украинцами, татары с башкирами – у нас почему-то из-за того, что мы слишком близко друг к другу находимся, в какой-то момент начинается соперничество.
А.Р. Это политика.
Л.Л. Да, и вроде бы сидим, общаемся, и нам как бы все равно по идее, но когда наверху кто-то какую-то громкую статью написал, и вам кажется, что татары как-то неправильно действовали.
А.Р. Я не о татарах говорю, а о татарских пропагандистах, это узкий фейсбучный круг, их там десять человек. Это все равно – здесь десять человек, и здесь десять человек, и все.
Л.Л. Они так громко кричат, что все остальные слушают и думают: «Наверно, все башкиры так думают». А на самом деле, все остальные не так считают.
Э.И. Манипуляция сознания.
Л.Л. Поэтому надо донести до огромного количества людей, что на самом-то деле татары против башкир не имеют ничего, мы все братья и сестры, хочется вскрикнуть.
Н.А. Хочется, да.
Л.Л. Чтобы не было дележек этих. Например, недавно у нас в театре Кариева прошел очень хороший спектакль «Долгое-долгое детство» Мустая Карима, они выиграли очень хорошие премии. Это настолько крутой спектакль, и невозможно понять – это татарский или башкирский, ты же уже не поделишь его.
А.Р. Татарский, конечно. В Татарии поставленный спектакль – а какой он?
Т.Р. Зато автор считается башкирским писателем.
А.Р. У нас Яхину ставили в башкирском театре – башкирский спектакль.
Т.Р. Я спектакль «Мулла» впервые посмотрел в Башдрамтеатре, на башкирском языке. Хотя это был, по идее, драматург татарский Туфан Миннуллин, который написал «Муллу».
А.Р. Когда ставят «Эдипа» на башкирском языке, это башкирский или древнегреческий спектакль?
Л.Л. Если спектакль приедет сюда, но играть его уже будут на башкирском языке, то это будет башкирский.
А.Р. Это уже будет другая постановка.
Л.Л. Вот когда я училась в гимназии, читала произведения Мустая Карима. Мне так нравилось это, у меня началось понимание, что есть, оказывается, авторы, которые из Башкортостана, они башкиры, но это произведение написано на татарском. Для меня этот был жуткий диссонанс, и когда маленьким ребенком была, я не понимала, что так можно, ты вообще не понимаешь, что так бывает, то есть, если человек татарин, он пишет на татарском.
Р.И. А вопрос такой. В Казани около улицы Павлюхина стоит памятник Мустаю Кариму, и там книга раскрытая, там на башкирском языке написано – памятник татарский или башкирский?
Р.Ш. Я памятник видел, но не вчитывался.
Л.Л. Я тоже не вчитывалась.
Р.И. Вот съездите, будете в Казани.
Л.Л. А такое есть, что этого автора до сих пор делят?
Р.И. Да, в интернете, конечно.
Р.Ш. Мы обсуждали с Тимуром, что в этой деревне все татары.
Т.Р. В Чишминском районе Башкортостана, недалеко от Уфы, есть деревня Кляшево, вроде, татарская, там родились татарская певица Фарида Кудашева, татарский писатель Сайфи Кудаш. Да и в деревне говорят по-татарски. И местные жители сами шутят: «У нас единственный башкир – это вот народный поэт Мустай».
Р.И. Это опять же, я не согласен, что трудно определиться, стать башкиром трудно. Мне кажется, не так это трудно. Мне было бы это не интересно, если бы я не столкнулся с народным творчеством. Клипы мы делали, много эстрадных делали, эстрада меня сильно не увлекала, потому что эстрада умирает завтра, становится смешной, то, что сегодня кажется хорошим, интересным, модным, завтра это просто смешно. Включите – там формат не тот, приемы какие-то глупые, и вообще это ха-ха-ха. А народные – и татарские, и башкирские, и любые произведения – они отшлифованы сотнями лет, веками, в них самая суть сохранена, они прошли весь этот естественный отбор среди каких-то других таких же произведений, через фильтр народа они прошли, поэтому это интересно, это будет интересно завтра, послезавтра и долго.
И мне это стало интересно, тем более, система образов, которая там существует, это как машина времени, люди того времени, кто придумывал, пел, вкладывал свое эмоциональное послание в музыку и в тексты – они же своими системами образов мыслили, и это читать сейчас дико интересно. И мне стало интересно, когда я клипы делал раньше для БСТ, как раз расшифровать для себя, и эпосом увлекся, оҙон көй. Тем более, много было запретов в период бунтов, и через песенное творчество, устное творчество как раз история-то передавалась. Я сделал несколько аудиовизуальных произведений на исторические темы – «Сеянтус», «Алтын мирас».
Это меня башкиры считают башкиром, и очень сильно удивляются, что мои родители – татары. А татары меня считают татарином. Я вам уже говорил об этом, в связи со всеми этими технологиями переписными, я себя считаю исландцем. Я живу на острове, я вижу, что эти технологии, люди, которые все это делают, часто в корыстных целях или каких-то низменных своих, сталкивают народы.
Тем более, я служил в Азербайджане в период, когда был азербайджано-армянский конфликт, когда эта резня была, Сумгаит, я все это застал и видел. Я понимаю, какой ужас, на грани чего, на самом деле, люди, которые это эксплуатируют, пытаются на этом как-то выехать, зачем-то это используют. Я вообще говорил, что перепись надо отменять, если она вносит раздор, то она зачем нужна? И она действительно не нужна.
Я думал, придет переписчик, вот я скажу: «Я исландец». Никто не пришел. Я опрос провожу, многие люди, мои знакомые в Башкирии, пишут, что никто во время переписи к ним не пришел. Можно же было в электронной форме заполнить, все прочее, на самом деле, это оказалась какая-то отмывная кампания, которая по сути не нужна, не нужна государству, ему не нужно знать, сколько татар, сколько башкир. А битвы какие! А как схлестывались татары с башкирами из-за этого, из-за совершенно ненужной вещи.
Р.Ш. Государство знает это все уже по другим каналам, сколько людей. Действительно, продолжая вашу мысль, мы тут как в том анекдоте неприличном, подрались из-за несуществующих материй.
А.Р. Претензий к татарам у нас нет. Татары – наши самые близкие друзья, соседи, и самый близкий народ. И проблема, скорее, в том, что мы не рука об руку решаем эти наши общие вопросы, а в том, что мы ищем какие-то различия вместо того, чтобы искать, где у нас общее. А общее у нас практически все.
Р.Ш. Самое интересное, что и в Татарстане абсолютное большинство думает точно так же.
Н.А. Но в «Фейсбуке» все не так.
А.Р. В «Фейсбуке» просто надо банить всех людей, которые что-то конфликтное говорят, надо писать, жаловаться, потому что это развивает какую-то конфликтность.
Н.А. Важно развивать критическое мышление и не реагировать на это. Я тоже согласна, о чем речь.
Л.Л. Не надо ждать, что государство, какое-то министерство культуры скажут, что вот этот режиссер, вот с этим режиссером должны снять кино. Надо сделать так, чтобы появилось желание, например, у Нелли Акчуриной сделать какую-нибудь классную коллаборацию с казанским художником, то все, и надо соединяться и делать. Многие будут критиковать обязательно: «Зачем ты использовала этот национальный инструмент в этой картине? Это же наше!» И такое будет всегда. Пока такое поколение выросло, воспитали в семьях почему-то такую вражду некоторые националисты.
Р.И. Это очень важный момент, это несколько раз звучало. Есть области, в которых действительно есть свобода, мы говорили о музыке, допустим, мы говорили о моде. Есть области, где это легко – вот театр. Я вам рассказывал, всегда было и сейчас так, театры ездят и все. Это в структуре государства находится, и там это все традиционно выстроено хорошо. Но есть области, где так невозможно, как кинематограф. Одна из передовых областей. И я понимаю, почему, просто это не обсуждалось сегодня, но мне кажется, это важный момент, потому что кинематограф находится под телевидением сейчас: и Миляуша Лябибовна [Айтуганова], и здесь у нас тоже, даже общественная организация «Всемирный курултай башкир». Все равно очень много переходит телевизионщиков в структуры власти и законодательные органы из телевидения, это кузница кадров.
Телевидение монополизировало эту связь – выход на массового зрителя, потому что это считается политикой, информационной политикой, предвыборной политикой. И кино как искусство и кинематограф (потому что в кино невозможно меняться режиссерами или делать совместный проект, именно в кино) напрямую подмяло, телевидение остановило. Телевидение, в принципе, умирает из-за интернета, мы все это понимаем, догадываемся, но такое негативное влияние оказывает.
Я могу вам прямой пример привести с тем же самым 825 батальоном «Идель-Урал». Мне повезло, я однажды встретился с Шаймиевым, я этот проект ему показал на бумаге. Просто воспользовался ситуацией. Я интервью снимал его, и воспользовался ситуацией, ему рассказал очень кратко, о чем фильм, оставил пакет документов. И он сказал: «Я этот вопрос подниму на Госсовете». Он не был уже президентом, он Свияжском занимался. И он действительно поднял на Госсовете этот вопрос, что надо бы игровой фильм снять, и он об этом сказал – про 825 батальон. И чиновники, которые там присутствовали, они это восприняли не как – вот, приехал из Уфы какой-то кинематографист, давайте вместе работать. Нет, они это восприняли так: надо сделать передачу или документальный фильм про это. И все, естественно, идею, сценарий загубили, инициативу, которая из уст Шаймиева прозвучала, даже она была загублена. Этот проект не состоялся, он состоялся в виде телевизионной передачи. Современное телевидение является тормозом, потому что оно обслуживает информацию, и особенно обслуживает власть.
Э.И. Плюс цензура жесткая на телевидении.
Р.И. Да, поэтому такая разница – есть области, где все прекрасно, и есть области, где проблемы нерешаемы.
Л.Л. Все равно многое не делается, даже если свобода есть. Сейчас просто надо донести обеим сторонам, что было бы здорово там, где есть свобода, начать уже действовать совместно, делать какие-то проекты.
Э.И. По своей области я заметила - многие хотят, но многие боятся.
Л.Л. Да, но кому-то страшно первый шаг делать, конечно, а вдруг скажут.
Т.Р. А чего боятся в fashion-направлении?
Э.И. Вот, допустим, недавно ко мне обратились по поводу сделать проект с костюмами северо-западных башкир. Я так об этом часто слышу, но не вникала, потому что была в немножко в других областях и в другой сфере и старалась избегать этих конфликтов, потому что я считаю, что это грамотно либо запанировано, либо просто незнание воспитания, культуры людей. Я эти конфликты ужасно не люблю. И тут мне одна сторона аккуратно говорит: «Это же все татарское, башкиры отвоевывают». Тут, наоборот, говорят то, что ты же уже делала с нами показ, все красиво, круто вышло. И потом я просто от них от всех субординировалась, объясняя тем, что если вы следили за моими проектами и видели, что в башкирских нагрудниках выходят и грузиночки, и якутяночки, и армяночки, и татарочки, и русские – и никто мне слова не сказал. Как только вот наши смешались, начинаются «вспышки на солнце».
И я сказала, что мне барыбер (все равно. – прим. ред.) где, что, как. Я буду делать и это, и то, потому что я считаю, что, в принципе, культура и этнокультура независимы от башкирско-татарского, веяниями современности, эволюции она стирается. И наша задача, женщин, опять-таки быть не только хранительницами очага, но и сохранять эту культуру, сохранять этнику, сохранять национальный орнамент, сохранять, беречь и нести. И я как-то выводила на эту тему, что задача женщины, наоборот, убирать эти конфликты и нести свою культуру красиво, «от бедра», и не вступать в эти конфликты. Потому что эти конфликты, насколько я знаю, их даже специально раздувают, поэтому это наша задача в таких диалогах и дискуссиях выводить решения.
На самом деле, мне очень сегодня понравилось, с вами интересно. Про Айнура Аскарова услышала. С Айгуль Рашитовой мы все равно обсудим, вопрос открытый для меня остался, но мне очень понравилась ваша мысль по поводу акцента. Так как я городской ребенок, он у меня все равно присутствует. И я сталкивалась с тем, что у меня мама степная башкирка из Хайбуллинского района, а папа – ярый бурзянский башкорт, и даже там диалекты, отдельные слова все отличаются. И я мучилась. Так что надо хранить, беречь, понимать ценность, нести это, не слушать вот эту окружающую раздражающую среду, те, кто на одной волне – объединяться и просто делать свои задачи, проекты. И благодаря популяризации, тут я уже, наверное, как маркетолог скажу, если вы задаете тренды, эти тренды потом становятся уже естественной средой. Поэтому здесь надо не бояться заявлять о себе, потому что та же самая этномода, или те же самые plus size, в конце концов, даже то, что сейчас идет стилизация моды в этнике – это все раскручивается, все создается, просто наши отношения от этого как бы зависят, как мы это принимаем, и как мы это несем.
Р.И. Очень верно, особенно про тренды. Если бы тренд этот был повернут, вот идет из-за брендов какая-то война в интернете. Если бы это поменялось на 180 градусов: курай татарский, если бы башкиры говорили: «Ладно, пусть татарский, берите, мы же братья». Или, например, про чак-чак спорят, что не чак-чак, а баурсак – «Да, это башкирский, берите». Вот если бы такой был тренд, он как раз направлен на то, чтобы не было конфликтов.
А хотите я вас удивлю еще больше? Мы с вами родственники (обращается к Эльвире Ишмуратовой).
(Общий смех)
Э.И. Откуда?
Р.И. Через Бурзян.
Э.И. Атай (папа. – прим. ред.) делал шежере до седьмого поколения. В детстве он мне казался иногда таким занудой, говорил, чтоб говорила по-башкирски и так далее, было очень сложно, а сейчас я ему за это очень благодарна, потому что у людей стираются понятия корней, традиций. И когда он подарил всем нам четверым детям шежере с XVII века, и когда ты видишь это древо, у тебя настолько мурашки, и ты понимаешь, насколько надо язык знать, насколько надо ценить, нести, не стесняться. Потому что я часто сталкиваюсь, что молодежь стесняется. Сейчас у них все «кринж», «фейк». Понятно, что это опять-таки эволюция идет, и время свой тон задает. Но в наших же силах это сохранять и доносить.
Л.Л. В наших силах невозможно язык сохранить только в семье, это мнение ошибочно. Нужна среда. Если среды нет в городе, в школе, в университетах, кино на родном языке, если игры, фильмы и мультфильмы – если этого всего нет, то только семья, только шежере нас не вытащит, к сожалению.
В моей семье только благодаря родителям я знаю язык, потому что мы через три района ехали в единственную гимназию, в которой все предметы были на татарском языке. А сейчас в Казани нет таких школ. Откуда ребенку знать родной язык? Неоткуда, вот и все.
Э.И. Только на кухонном уровне.
Л.Л. Ты не можешь рассуждать о политике, ты не можешь говорить про күзәнәкләр (клетки организма). Эти слова для меня в свое время в школе были элементарны, химия на татарском, физика на татарском.
Э.И. Я, наоборот, ушла из башкирской школы, когда химия, английский – все на башкирском, а я знала, что я буду учиться в русской среде, и мне тяжело было. Но язык я знаю, культуру, песни, кухню.
Л.Л. Тяжело, когда цифры, дроби учить на татарском – это тяжело, потому что потом в этой жизни уже сейчас мне сначала на татарском надо увидеть эту цифру, потом на русский перевести.
Э.И. Это как в детстве уже заложили.
Л.Л. Но все равно, если мы хотим, чтобы язык жил, только с таким образованием он может жить, когда во всех сферах можешь говорить на своем родном языке.
Р.Ш. На самом деле, мы, проект «Миллиард.Татар», проводим далеко не первый круглый стол с башкирской стороной. И надеюсь, это не последний. И в который раз уже убеждаемся, что объединяет народы культура и язык, а разъединяет история, и поэтому, чтобы объединяться, нужно сконцентрироваться на таких вещах, как культура и язык. Мы сегодня это услышали практически ото всех. Всем за это огромное спасибо!
