Красота Вселенной
Поэта часто представляют как богему, вечно шатающегося по кабакам. Бывают и такие, особенно среди молодых. Они вспыхивают ярко, их первая книга всегда привносит что-то новое, свежее. Но ранние похвалы могут сбить с толку. Если человек не созревает как личность, но при этом неплохо рифмует, он становится ремесленником.
Для отца примером истинного поэта был Хасан Туфан. Он был нашим соседом по даче. Отец любил с ним гулять и беседовать. О чем могли говорить часами два самых молчаливых человека, каких я видел в жизни - для меня осталось загадкой.
Хасан Туфан был поэтом всем своим существом, он не имел представления о материальных вещах, не знал, что такое гонорар и как издают книги. Первая его книга вышла, когда он путешествовал пешком по Средней Азии. Он случайно зашел в книжный магазин и увидел книгу Хасана Туфана. Очень удивился, что и в Средней Азии есть его тезка. Оказалось, его почитатели - литературные критики сами собрали его стихи и издали отдельной книгой. Скорее всего, она понадобилась для студентов, ведь его уже в то время изучали как классика.
Хасан Туфан был удивительным человеком. На его дачном участке буйствовали крапива и репейник. Не просто репейник, а целый огромный куст, который явно собирался превратиться в дерево. Мимо него невозможно было пройти, он цеплялся своими колючками и их приходилось вытаскивать весь последующий день. Ничего в саду нельзя было пропалывать, все росло, как предписано природой. Яблони разрослись так, что пробраться к дому Хасана Туфана можно было только низко склонив голову, почти ползком. Под ногами буйствовали сорная трава и какие-то цветочки, типа незабудок, бережно перенесенные из леса на участок. Вокруг на высоких шестах и на деревьях были развешаны скворечники. Посреди разнотравья стояла грубо сколоченная скамейка, где двоим было тесновато.
Сидя на крыльце своего дома и глядя в небо, Хасан-абый мне объяснял:
- Вселенная создана, чтобы ее красоту выражать в стихах.
Он в это свято верил, ибо был частью Вселенной, он именно так себя ощущал. Несмотря на 16 лет, проведенных в советских концлагерях и на поселении в Сибири, он сохранил детскую наивность, ни на кого не обозлился, и писал стихи только зелеными чернилами.
Хасан Туфан был аристократом духа. Он мог не помнить, что и где поел сегодня, и плакал, услышав по радио, что дети в Африке голодают. Он был самодостаточен и совершенно непривередлив к еде, одежде, быту. Московский переводчик Рувим Моран как-то пожаловался моему отцу. Сидели, мол, над переводами, а Туфан ни обедает, ни ужинает. Моран сбегал за пирожками, Туфан машинально съел пирожок и продолжил работу. Он даже не понял, откуда появился пирожок - дар небес.
Туфан свято верил в свое предназначение как поэта. Для моего отца он был образцом истинного поэта:
Два пополуночи. Бумага на столе.
Пиши, я говорю себе, работай неустанно.
Что отложил перо? Стыдись, вон в том окне
Еще горит, горит огонь Туфана.
(перевод Р. Морана)
Лицо Хасана Туфана могло показаться грубоватым, оно было будто вырубленное умелым плотником. Но в целом он был очень симпатичным, милым человеком. Лишения, выпавшие на его долю, не повлияли на его характер, не сделали черствым. Он до конца жизни сохранил детскую наивность. На поселении в Сибири он писал:
Не мочи меня, дождик, тайком,
Не шепчи про подметку худую:
Я пришел в этот мир босиком,
Не беда, если так же уйду я! ...
Не мочи меня, дождик, тайком.
Когда он возвращался из ссылки в 1956 году, на вокзале его встречали мои родители. Туфан вышел из вагона и воскликнул: «Сез хаман бергэ икэн!» («А, вы все вместе!»). У отца есть стихотворение с таким же названием, его положили на музыку, и эта песня долгие годы была очень популярной. Иногда она звучит и сегодня.
Поэтическая каменоломня
Поэзия - это не только полет вдохновения, но прежде всего ежедневный тяжкий труд. С утра отец шел на прогулку, причем в любой сезон, независимо от погоды, возвратившись пил чай и закрывался в кабинете. Оттуда были слышны тяжелые вздохи, будто он работал на каменоломне. Порой они меня пугали, и я входил с вопросом: «Что случилось?». Оказывается, ничего не случилось, просто образы найти тяжело и рифмуются нелегко.
Отец работал дома. В советское время можно было прожить на гонорары от книг. Прозаики, конечно, получали хорошо, а поэтам было тяжелее. Они в одну строфу должны были уместить чью-то жизнь или событие, найти нужные образы. Вера Инбер про одно стихотворение отца сказала, что в него вместился целый роман - судьба женщины, ждавшей мужа с фронта и дождавшейся письма с предложением о разводе ...
Жесткая дисциплина позволяла практически каждый год издавать новую книгу. Помню, как-то на день рождения (его справляли 4 и 24 декабря из-за путаницы при регистрации) пришли молодые поэты с шампанским в руках. Мы накрыли на стол, пошли разговоры, разные байки о писателях, о советской власти, которая зажимает татар, вообще о том о сем. В ходе разговора отец тихо встал, незаметно оделся и ушел на прогулку. Через час так же незаметно вернулся и продолжил беседу. Никого это не удивило. Я помню, бывало, он с азартом смотрел хоккей и в самый разгар матча тихо вставал и уходил. Вернувшись с прогулки, спрашивал, какой счет и продолжал смотреть с таким же интересом.
Отец был немногословным. Мы могли одни на даче прожить месяц и за день обменяться парой фраз типа:
- Суп поесть - это всегда хорошо.
Это означало: приготовь, пожалуйста, суп. Приказывать он не умел, хотя, вроде бы, всю войну прошел командиром роты.
Он мог одной фразой точно описать ситуацию. Как-то я его спросил, кем был Гаяз Исхаки. В советское время книги Гаяза Исхаки были запрещены, но отец его читал по старым дореволюционным изданиям на арабице. Он ответил в обычной своей манере:
- Он - Тукай в прозе.
Я, конечно же, Гаяза Исхаки прочел еще до официальной реабилитации. Мне это впоследствии помогло. В годы Перестройки появились требования реабилитировать Гаяза Исхаки. В обкоме КПСС были против. Причем его перепутали с каким-то предателем из концлагерей с такой же фамилией. Я побежал в обком к Олегу Морозову:
- Олег, разберись! У вас Гаяза Исхаки путают с фашистским ублюдком, сегодня нельзя его запрещать, станете посмешищем.
Мы подготовили обстоятельную записку, и все недоразумения были сняты.
Улица Сибгата Хакима
На улице Театральной, где мы жили в 80-е годы, из окна была видна Казанка и противоположный заболоченный берег. Там росла высокая трава, камыши и кустарники. Летом я часто купался на Казанке. Выходил со двора и шел к Фуксовскому садику, спускался по длинной деревянной лестнице к небольшому пляжу. Там почти никого не бывало. Пляж я назвал, чтобы как-то назвать. Кругом валялся мусор, пустые бутылки, росла поросль американского клена и еще какой-то кустарник. Загорать там было некомфортно. У берега было довольно сильное течение, вода была прохладной и, если долго плавать, могла судорога свести ноги. На этот случай у меня в плавках была булавка, я ей тыкал прямо в мышцу, и судорога отпускала.
Обычно я уплывал подальше на другой правый берег, там на мелководье было тепло, так, что можно было плавать часами, не вылезая из воды. Рядом сновали малявки, головастики и какие-то жучки. На берегу в такт волнам колосились пшеница и рожь. Теперь здесь огромный квартал с высотками, стадион, гостиницы, аттракционы, рестораны, магазины, будто ты находишься совсем в другом городе. Красиво, но это уже другая жизнь.
Улица Сибгата Хакима появилась не без моего участия. В постановлении Кабинета Министров РТ об увековечивании памяти отца был пункт, обязывающий мэрию города назвать одну из улиц его именем. Опытный товарищ из мэрии посоветовал назвать его именем улицу, которую еще не построили. Переименовывать старые улицы всегда хлопотно, поскольку надо менять у людей прописку в паспортах и других документах, что вызывает раздражение.
Строящаяся у Казанки улица еще не имела своего названия, она шла под каким-то кодовым номером. В мэрии решение о названии улицы Сибгата Хакима приняли без проблем, и я стал наблюдать, как из двух-трех домов на набережной стал вырастать квартал и появился настоящий проспект. Вскоре там выросли высотки, новый стадион, много развлекательных заведений и городской пляж. По телевизору дикторы частенько стали упоминать улицу «Сибгата Хакима», тогда я невольно вслушивался и на душе становилось тепло. Классно иметь свою родную улицу.
Как-то коллективом Института истории мы выезжали сажать липы на набережной по улице Сибгата Хакима. Теперь там растет и моя липа.
По всей Казани появились улицы наших друзей. Это странное ощущение ехать по ним и вспоминать дачу на Малом Глубоком, где эти имена были всего лишь моими соседями... По утрам я пью кофе и в это время включаю татарское радио, которое передает песни прошлых лет. И очень часто звучат песни на стихи Сибгата Хакима. Иногда не объявляют чьи стихи, но я-то их знаю, я сам их печатал на переделанной под татарский алфавит машинке «Москва», а значит, был первым читателем. Отец продолжает жить со мной.
Чей портрет висит над столом?
Один журналист брал интервью по телефону, задавал много вопросов и хотел соригинальничать:
- Чей портрет висит у вас в кабинете над головой?
- Сибгата Хакима.
- Я спросил: Шаймиева или Ельцина?
В то время, впрочем, как и сейчас, каждый чиновник в Татарстане вешал дежурный портрет президента, кое-кто портреты двух президентов России и Татарстана, а у меня висел портрет отца. Мне нравится этот портрет. Он и сейчас висит над головой у меня дома. Отец тихо улыбается, совсем как в жизни. Он будто наблюдает за мной.
- Нет же, Сибгата Хакима, моего отца, - повторил я .
Мне приходится соизмерять свои мысли и поступки с его видением жизни. У него всегда было ясное и весьма определенное отношение к самым разным вещам, независимо от их сложности. Я бы сказал, у него было планетарное мышление, хотя всю жизнь писал о деревне и даже просто о переулке, где всего-то шестнадцать домов. Меня это удивляло, я искал объяснение и, мне кажется, я его нашел после долгих поисков, хотя ответ лежал на поверхности.
Татарская деревня - это микрокосм, в котором отражаются узловые отношения людей, они затем повторяются на уровне города или республики, да и на более высоком уровне они строятся на сходных принципах. Если человек смог стать лидером у себя в деревне, он впоследствии сможет возглавить какой-нибудь коллектив, стать директором завода, он сможет управлять городом и республикой. Как говорил Чингисхан, тот, кто может командовать десятью воинами, сможет командовать и сотней, кто может возглавить сотню, тому можно доверить командование тысячью.
Не случайно в Татарстане первые лица часто были связаны с деревней, вышли из семьи простых крестьян, учились в Сельскохозяйственном (Аграрном) институте, а те, кто закончил Казанский университет, были у них на подхвате. Когда дело касается чистой науки, тогда преимущества университета очевидны, но те, кто закончил Аграрный университет, ходят по земле и ближе к людям, к их интересам и заботам. Им легче строить отношения, которые лежат в основе эффективного управления обществом. Но это относится к татарским деревням, русские поселения строились иначе и у них другая история - там, как правило, был помещик, который подавлял волю крепостных. Поэтому крестьяне охотно покидали деревню и переезжали в город. Не случайно с каждым годом русских деревень становится все меньше и меньше.
