«Заки Валиди – такая же символическая и романтическая фигура, как Че Гевара или Энвер Паша»

«По масштабам деятельности Валиди можно сопоставить с Лениным»

- На вашей аватарке в фейсбуке размещена фотография Заки Валиди. Почему вы считаете эту фигуру выдающейся?

- Кстати, очень хорошее замечание. Портрет, может быть, лучше убрать во избежание разных недоразумений. Я не знаю, нарушает ли какие-либо права пользования это фото, найденное в Сети еще в период свободы интернета. Вероятно, в этическом смысле… Или, как это вышло недавно с бюстом Валиди в Санкт-Петербурге, может найтись очередной недостаточно образованный человек, который умудрится усмотреть в этом какое-нибудь проявление «реабилитации нацизма» или что-то в этом роде. К сожалению, да, личность Валиди неоднозначна и одиозна, в том числе окутана разными мифами.

Лично я восхищен Валиди как личностью в целом, безотносительно его научных или политических взглядов. Меня еще в юности, когда мы все в чем-то идеалисты и романтики, увлекла необычность и, скорее, незавидность его биографии, которая сама по себе может стать основой для сюжета приключенческого фильма. Меня удивило то, что этот человек вполне гармонично смог сочетать в себе несколько социальных ролей – он всегда оставался ученым и при этом без отрыва от научной работы продуктивно занимался общественной и политической деятельностью.

То есть если говорить абстрагировано от политических и идеологических моментов, оставив тем самым в стороне личное отношение к каким-либо историческим деятелям, можно сказать, что это фактически такая же символическая и, в известной степени, романтическая фигура, как, например, Че Гевара или Энвер Паша. Ну или, если считать их лишь авантюристами, то по масштабам деятельности Валиди можно сопоставить с Лениным. Я имею в виду то, что это такой своего рода тип личности, который можно условно назвать «человек действия».

Сам себя, кстати, Валиди в какой-то момент счел возможным рассматривать, скорее, не ученым, вынужденным заниматься политикой, а именно политическим деятелем, занимающимся наукой. Хотя, читая его «Воспоминания», можно проследить, что шел он к этому постепенно, в какие-то моменты жизни как раз не желая отвлекаться от занятий наукой. Однако, будучи всегда небезразличен к судьбе своего народа, он все-таки не смог остаться в стороне от участия в политике.

Политика от меня далека, но как человека, увлеченного наукой, меня поражало в Валиди вот что еще. Науку он не оставлял никогда, даже в самые сложные периоды своей жизни. Учитывая различные бытовые сложности, даже в условиях скитаний, переездов, в какие-то моменты и нависающую угрозу жизни, Валиди умудрялся в том или ином виде заниматься наукой. Где бы он не был, он фактически попутно исследовал какие-то памятники, работал в библиотеках, при возможности выискивал рукописи… То есть он творил даже в тех условиях, когда условий-то, собственно, никаких для этого и не было: он писал фактически «на коленке». Этот момент меня в свое время поразил безумно.

«Он никогда не обучался в российских университетах, но в Казани смог посещать лекции»

- Вы назвали Валиди последним представителем классической российской школы востоковедения…

- Эту характеристику, с которой я полностью согласен, я позаимствовал. О ней говорит в своей книге ученик Валиди, турецкий ученый Тунджер Байкара со ссылкой на некролог, написанный чешским востоковедом Карлом Яном. Карл Ян на самом деле пишет, что со смертью Валиди ушел последний представитель великой триады исследователей истории тюркских народов, в которую он еще включил Бартольда и Минорского (так же, кстати, лучшие свои труды написавшего в эмиграции).

Сам Валиди, что характерно, не имел классического востоковедческого образования. И здесь еще один момент, делающий его личностью уникальной. Он сформировал прекрасную базу знаний уже с детства. Находясь в хорошем интеллектуальном окружении в рамках семьи, обучаясь в медресе, где изучал языки, получил познания в религиозных вопросах, он еще и сам пополнял свой кругозор, общаясь с интересными людьми и много читая.

С другой стороны, это все, безусловно, хорошо, но, в теории, одного только наличия каких-либо познаний мало, а чтобы стать ученым, нужна еще определенная профессиональная подготовка – чтобы правильно эти знания использовать. Ведь и в наше время можно начитаться разных «википедий» и насмотреться различных онлайн-курсов, что без наличия профессиональной подготовки не сделает приобретенную информацию именно знанием, которое можно правильно использовать. Валиди никогда не обучался ни в каком из российских университетов, но уже в Казани смог посещать лекции в качестве вольного слушателя, общаться с выдающимися научными деятелями, брать у них какие-то уроки, консультации, советы по чтению необходимой литературы. Это продолжалось и в Петербурге, где он смог вращаться в кругу крупнейших представителей российского востоковедения. При этом и к нему самому, учитывая уже уровень его познаний, отнеслись очень серьезно.

То есть именно собственная жажда к знаниям и возможность получить ее в кругу компетентных людей, известных ученых, безусловно, способствовали тому, что Валиди смог сформироваться именно как полноценный научный деятель, выйдя далеко за рамки просто начитанного увлеченного любителя. Между прочим, своих учителей он никогда не забывал. С академиком Бартольдом он впоследствии регулярно переписывался, а издание его первого масштабного труда, т.е. перевода книги Ибн Фадлана, так и предваряет посвящение Бартольду, названному «другом».

Что касается российской востоковедческой школы, которая подразумевается здесь, говорить о ее отличиях можно, скорее, в отношении советской школы. Российская наука до известных событий 1917 года развивалась фактически в одном русле с европейской. Имела место разве что тематическая специфика, обусловленная политическими интересами тех или иных стран. Что же ту школу отличало?

Если вы посмотрите труды того же Бартольда, то увидите не только огромную эрудицию в познаниях, всестороннюю, в том числе языковую подготовку, методичность, критическое отношение к источникам, осторожность в формулировках и выводах, но также и потрясающую культуру письма, этичность в отношении коллег и оппонентов. Советское востоковедение, безусловно, дало своих великолепных деятелей, но это была другая наука. Я не буду касаться того известного момента, что ученые стояли в сложных условиях, будучи вынуждены работать в строгих теоретико-методологических рамках.

«В советском государстве фактически был убит тип разностороннего ученого»

Лично для меня особенно болезненно воспринимается тот момент, что в советском государстве фактически был убит тип разностороннего ученого. Безусловно, были свои историки, археологи, филологи, этнологи, но это были уже ученые, скажем так, узкого типа, чья компетентность была ограничена только рамками их специальности.

Как следствие, мы имеем это и сейчас. Это когда, например, формальный «историк», занимающийся какой-то эпохой, совершенно не владеет языками, нужными для чтения источников, важных для его темы, и, естественно, он не может привлекать лингвистические материалы, равно как и, например, ничего не может сказать об археологии. Аналогично, формальный «лингвист» часто обнаруживает недостаточное понимание исторических процессов, ну или, например, археолог, как правило, плохо знает письменные источники, не говоря уже о тех же языках.

Я имею в виду то, что классический тип ученого, занимающегося «Востоком» (при всей условности этого понятия), мог на одинаково высоком уровне разбираться в разных аспектах изучаемой им тематики. Обычно я привожу в пример венгерскую школу, где этот эталон востоковеда был доведен до вершины. То есть один ученый может писать исторические работы, делать переводы источников с соответствующими комментариями филологического, исторического и прочего справочного характера; он же может писать, например, о быте и религии какого-нибудь изучаемого им народа или региона; он же может не только разбирать лингвистические вопросы, касающиеся, например, этимологии какого-нибудь термина или этнонима, а даже написать пособие по грамматике изучаемых им языков. И все это, повторюсь, на высоком уровне, заложенном его профессиональной подготовкой! Я не имею в виду, – подчеркну, – что все они там этим занимаются, то есть, например, одновременно пишут статьи по исторической тематике, переводят источники и издают грамматики. Нет, но каждый, в той или иной степени, обладает необходимыми навыками и при необходимости все это может реализовать.

Вот у нас такой тип ученого был убит. Конечно, оговорюсь, и в Советском Союзе были, и сейчас есть отдельные выдающиеся личности, которые способны на одинаково высоком уровне решать, например, исторические и лингвистические вопросы, компетентно заниматься раскопками и привлекать этнографический материал. Но это, скорее, самородки, по большей части обязанные своим личным качествам и дарованиям. То есть сейчас исследователю, получившему образование, скажем, на обычном истфаке или даже востфаке, приходится постигать смежные дисциплины фактически самому.

Так вот Валиди сочетал в себя все эти свойства — конечно, учитывая общий уровень развития соответствующих дисциплин в его время. Посмотрите: он пишет труды по истории, он знаком с фольклором, он переводит и комментирует источники на восточных языках, он рассуждает о лингвистических аспектах… Безусловно, например, какие-то предлагаемые им этимологии с точки зрения современного знания выглядят, по меньшей мере, несерьезно. Но здесь важен именно сам факт, что он был сведущ в этих вопросах, насколько это соответствовало уровню знания того времени, а не просто занимался, например, жонглированием «похожих» слов, как это характерно для многих увлекающихся любителей, да и для современных «официальных» ученых.

«Татары несли в Турцию европейскую школу образования, а башкиры – российскую»

- Удалось ли Валиди воссоздать эту школу в Турции? Какая школа востоковедения сложилась в Турции в итоге?

- Про турецкую республиканскую историографию можно говорить много. Она складывалась в определенных политических условиях и в итоге сформировалась как националистическая. Этому были обусловленные причины, характерные для историографии многих молодых государств, когда им нужно выработать четкую историческую концепцию, которая стала бы основой для «официальной» истории, обосновав свой суверенитет, право на занимаемые территории и т.д.

Вы понимаете о чем я – достаточно взглянуть на особенности государств постсоветского пространства, где в первое десятилетие (а где-то и ныне) шел поиск оптимальных теоретико-методологических концепций, обсуждались вопросы, касающиеся формирования этнической карты, касающиеся государственной традиции… Конечно, тут самое время и место для разных околонаучных веяний, наподобие мотива «великих предков», возведения к себя к разным хеттам и шумерам и т.д. В таком же положении поиска находилась в 20-е XX в. и молодая Турецкая республика.

Надо отдать должное Ататюрку, он, будучи военным, осознавая свою некомпетентность в исторических вопросах, самоустранился от какого-либо вмешательства в эту сферу, целиком оставив здесь свободу действий ученым, дав им возможность высказываться и полемизировать. И нужно сказать, что выходцы из Российской империи, представители мусульманской интеллигенции, в разное время нашедшие приют в Турции, оказали очень большое влияние на формирование турецкой историографии на ранних ее стадиях. Здесь можно назвать имена татарских деятелей, таких как Юсуф Акчура, Садри Максуди Арсал, Акдес Нимет Курат, Рашит Рахмети Арат (Габдуррашид Рахматуллин), Саадет Шакир Чагатай (дочь Гаяза Исхаки), Ахмет Темир, но они, скорее, представители уже европейского образования. А вот башкирские деятели, как Ахмет-Заки Валиди Тоган и Фатхелкадир Сулейманов, больше известный под псевдонимом Абдюлькадир Инан, и еще азербайджанский тюрок Ахмет Джафероглу, - вот они принесли в Турцию, скорее, российскую традицию.

Про каждого из них можно говорить в отдельности, но в целом, как мне видится, и Валиди, и Абдюлькадир Инан, кроме своих великолепных работ, оставили больше след в некоторых аспектах методики исследований. Но собственно школы как таковой они не сформировали. Их влияние угасает вместе с их постепенным уходом в 70-е гг. XX века. Все-таки их подходы к истории тюркских народов не совсем укладывались в тот социально-политический контекст, в котором развивалась турецкая, именно национальная историческая наука.

Гораздо более заметное влияние в турецкой историографии в силу этих причин оставили, скорее, скажем так, местные «доморощенные» ученые второго поколения, как, например, Ибрахим Кафесоглу и Бахаддин Огель. Они получили разностороннее образование и выработали фактически свою оригинальную линию национальной историографии, методически, конечно, впитав все лучшее от европейских востоковедов (в частности, из Венгрии и Германии).

«Валиди как ученый, желавший видеть честную историю тюркских народов, оказался помехой»

- Почему Валиди не смог найти себя в Турции Ататюрка?

- Здесь, как мне видится, сыграли роль два момента, один из которых можно считать политическим, второй научным. Прежде всего, это внутренний конфликт среди представителей тюркской интеллигенции, эмигрировавшей в Турцию. Это как их старые политические разногласия, отразившиеся в личных отношениях, так и расхождения в научных подходах. В частности, конфликт Валиди с Садри Максуди. Их политического противостояния и его корней я касаться не буду, это хорошо известно. Что касается науки, Валиди неоднократно критиковал некоторые результаты изысканий Максуди и, в общем, то же самое сделал и на Первом Турецком историческом конгрессе 1932 года, где как раз шли яростные дискуссии по поводу исторических корней турков. Тут надо оговориться, что в турецком языке слова «турок» и «тюрок» не различаются (türk), потому фактически картина истории турок как народа, ныне носящего это имя, должна была каким-то образом интегрировать историю всех тюркских народов, оставляя первенство, конечно, за турками.

Валиди, на мой взгляд, предлагал более осторожные суждения, учитывая накопленный опыт востоковедческой науки. В частности, он не мог игнорировать кочевое прошлое и турок, и тюркских народов вообще, как и особенности их истории в разных регионах. Ему противостояли лица разного уровня, вплоть до тех, что мыслили очень узко, только идеологически. Тунджер Байкара описывает пример, когда упоминание из уст Валиди имени Бартольда встретило выкрик в стиле: «Бартольд – враг тюркского народа»… «Фейспалм», как бы мы сказали сегодня. Но вот в такой обстановке Валиди приходилось отстаивать свою научную позицию.

Сам он в своих «Воспоминаниях» очень кратко говорит о произошедшем на Конгрессе и последующих событиях, без каких-либо подробностей. Как можно прочитать у Тунджера Байкара и к чему следует склониться в понимании ситуации, здесь произошло, как это часто бывает, столкновение науки и идеологии. Валиди именно как ученый, желавший, как бы я выразился, видеть честную историю тюркских народов, оказался помехой для людей, с точки зрения которых его подход противоречил идеологическим аспектам той картины «официальной» истории, какую хотели видеть они. Между тем, татарские коллеги припомнили Валиди и его политическую деятельность в 1917–1918 гг., когда он будто бы, как и в этот раз, препятствовал стремлению к объединению тюркских народов.

В итоге стараниями бывших политических оппонентов и местных идеологов Валиди был дискредитирован в глазах большинства, заработав репутацию человека некомпетентного, и вынужден был уехать в Европу. Может быть, отчасти и уязвленный в своем самолюбии, но обиженный, безусловно, несправедливо. То есть, упрощая, можно сказать, что он просто не вписался в политический контекст. А в Европе, между прочим, коллеги-профессионалы приняли его именно с распростертыми объятиями.

Продолжение следует