«Единственный вклад булгарской исламской традиции в удмуртскую терминологию – это персонаж Ашапартна»

Для кого налог, для кого долг 

Переходя к третьей части очерка, имеет смысл проиллюстрировать здесь, как нюансы лингвистического анализа булгарских заимствований в финно-угорских языках могут помочь в реконструкции средневековых взаимоотношений носителей этих языков и булгар. В удмуртском языке имеется слово vitkerS ‘подушная подать, налог’, являющееся композитом, второй компонент которого, kerS считается булгарским заимствованием – ср. чув. hiresh/hirshe «подушная подать,  общественные сборы»; это слово, в свою очередь, является арабским заимствованием, и традиционно его выводят из араб. haraJ (خراج’ (поземельный налог, подушная подать с немусульманского населения’ [Wichmann 1903: 73–74]. 

Налог харадж, по сообщениям арабско-персидских источников, якобы платили северные соседи (см. о Вису и Ару выше) царю булгар. Казалось бы, всё ясно, но здесь есть, однако, одна тонкость: дело в том, что выводить чув. hiresh/hirshe (и, соответственно, удм.kerS) из араб. haraJ с долгим я во втором слоге трудно: долгий гласный должен был сохраниться как полный (скорее всего u или 2) в чувашском, но никак не редуцироваться до нуля! Источником булгарского и затем – чувашского и удмуртского слов могло быть араб. HarJ (خرج’ (расход; паёк; дань, подать’ (предложено как возможная альтернатива в [Róna-Tas 1982: 762]) – слово, которое уже не имеет специального значения ‘подушная подать с немусульманского населения’, и обозначавшее не тот вид сборов, который якобы платили царю булгар жители северных земель. Этот вывод согласуется с высказанным выше предположением о включении предков удмуртов и чувашей в булгарскую социальную структуру. 

Весьма показательно и то, что, как и многие другие булгаризмы (см. ниже), это слово заимствовано и в марийский язык – язык предполагаемых «федератов» Булгарии – и в совершенно ином значении: мар. Arese, (Г) ‘должник’: к предкам марийцев арабский термин HarJ в значении ‘подать’, видимо, не применялся и не был им знакóм!

Эпоха контактов

Заимствования из булгарского языка в финно-угорские языки изучены довольно хорошо и позволяют говорить о целой эпохе в истории языков региона и, соответственно, в культурном развитии народов (здесь и далее материал даётся в основном по классическим работам [Paasonen 1897; Wichmann 1903; Räsänen 1920]). Основные фонетические черты булгаризмов, позволяющие отделять их от заимствований из других тюркских языков, прежде всего – из татарского, следующие:

– r на месте общетю. *z < *R > чув. r, как в удм. bultir ‘золовка; вторая (младшая) жена’ ← булг.: чув. pulter < тю. *baldyR > тат. baldyz ‘золовка’;
– S (мар. s) или C в начале слова и в интервокальном положении на месте тю. *j (/*c / *J) > чув. S или (реже) c (в булгарском языке предполагается два диалекта-источника заимствований: в одном имело место развитие *j > *J / *z > S, в
другом – *j > *J > c [Rédei, Róna-Tas 1972: 292]), как в удм. Sulik, мар. solek ‘платок, головное полотенце’ ← булг.: чув. Sulek < тю. *jaulyq > тат. jaulyq ‘платок’;
– S на месте общетю. *с > чув. S, как в удм., коми kiS, мар. is ‘бердо’ ← булг.:чув. heS ‘нож; бердо’ < тю. *qylyc ‘клинок, сабля’ > тат. qylyc;
– ноль на месте общетю. интервокального *-l- > чув. ноль, как в предыдущем примере и в удм. ken ‘сноха’ ← булг.: чув. kin < тю. *kelin > тат. kilen ‘сноха’;
– r на месте тю. *δ в интервокальном положении (> -j- / -d- в большинстве тюркских языков) > чув. r (ср. тю. *aδaq ‘нога’ > тат. ajaq, чув. ura), как в удм.kirSi, мар. kerska ‘зять’ ← булг.: чув. keru < тю. *kudagu> тат. kijau ‘зять, жених’;
– j- на месте тюркского вокального начала слова > чув. jV-, как в удм. j2ran,мар. jeran ‘межа, борозда’ ← булг.: чув. jeran ‘межа, грядка’ < тю. *yRan > тат.yzan ‘межа’;

«Венгерские булгаризмы указывают на более архаичный, менее продвинутый в «чувашском» направлении характер их языка-источника» 

Значительное количество заимствований из языка булгарского типа имеется также и в венгерском языке, они проникли в него ещё до завоевания венграми родины, в эпоху интенсивных контактов древних венгров с тюркскими племенами в степях Северного Кавказа и Причерноморья (материал здесь и далее даётся по классической работе [Gombocz 1912]). Хотя для этих заимствований характерны в целом те же особенности, что и для булгаризмов в пермских и волжско-финских языках, можно наметить некоторые различия в языке / языках булгарской группы, с которыми контактировали венгры и языком волжских булгар, с которыми контактировали пермяне и волжские финны. Например, отмеченному выше двойному диалектному отражению тю. *j- как *S- и как *c- в языке волжских булгар соответствует двойное же отражение этого звука в языке-источнике венгерских булгаризмов, однако, если *j- > *S- отражено так же (венг. szél ‘ветер’ ср. удм. SiL в SiLtel ‘буря’ ← булг.: чув. Sil < тю. *jel > тат. Jil ‘ветер’), то *j- > *c- отражено в венгерском как звонкое *J- (венг. gyékény ‘камыш, цыновка’ ср. удм. Sakan ‘рогожа’ ← булг.: чув. cakan < тю. *jakan > тат. Jikan ‘камыш’) – то есть соответствует, видимо, более ранней стадии развития булгарского языка, до оглушения начальных смычных и аффрикат. Общетю. *c ещё не перешло в языке-источнике венгерских булгаризмов в *S, и отражается как твердая (> венг. s) или мягкая ( > венг. cs) аффриката типа *c. 
 
Эти и некоторые другие особенности венгерских булгаризмов указывают на более архаичный, менее продвинутый в «чувашском» направлении характер их языка-источника по сравнению с языком волжских булгар, что, собственно говоря, соответствует и исторической хронологии: интенсивные контакты древних венгров с булгароязычными тюрками имели место как минимум на два-три столетия раньше, чем контакты булгар с языками Поволжья и Приуралья.

Как отделить более поздние чувашизмы от старых булгаризмов 

Поскольку отмечаемые в булгаризмах финно-угорских языков черты присутствуют в современном чувашском языке, некоторые исследователи называют их чувашскими заимствованиями. Хотя принадлежность языка-источника этих заимствований к той же группе, что и чувашский язык, отличие его в этом отношении от других тюркских языков и возможность рассмотрения его как прямого предка чувашского языка несомненны, корректнее всё-таки использовать термин булгарские заимствования, отделяя тем самым слова, попавшие в финно-угорские языки из булгарского языка, от более новых заимствований из собственно чувашского, которые во множестве присутствуют в марийском языке, а также имеются в мордовских и удмуртских диалектах. Хотя проблема стратификации булгарско-чувашских заимствований весьма далека от своего решения, можно предварительно обозначить некоторые критерии, позволяющие отделить более поздние чувашизмы от старых булгаризмов:

– в лугово-восточном марийском языке в старых булгаризмах тю. *q- > чув. χ -отражается как ноль, в горномарийском – как ноль или χ - (это различие также позволяет провести стратиграфическую границу – см. ниже), например мар. oza, (г.) χ oza, удм. kuZo, морд. koZa ‘хозяин’ ← булг.: чув. χ uSa ‘хозяин’. Так же – в приведённом выше мар. areSe, (г.) areSe, л. ‘должник’ ← булг.: чув. χires/ χirSe ‘подушная подать, общественные сборы’; в противоположность этому мар. Karez ‘подать, ясак’ должно рассматриваться как позднее заимствование из собственно чувашского чув. χireS / χirSe, а не из булгарского языка, поскольку чув. χ – отражено здесь в луговом марийском как k-;

– в венгерских булгаризмах отсутствуют следы чувашской протезы v- в старых словах с вокальным анлаутом, как в венг. ökör ‘бык, вол’ ← булг.: чув. veker < тю. okuR ‘бык’. В марийском языке чув. vV- < *V- всегда передаётся как β  -, и с этой точки зрения марийские булгаризмы выглядят либо поздними, либо переоформленными на чувашский манер в ходе продолжавшихся чувашско-марийских контактов. В удмуртском же языке можно найти, с одной стороны, удм. uSse ‘послезавтра (на третий день)’ ← булг.: чув. viSSe < тю. *uc > тат. oc ‘три’, и, с другой стороны, удм. veme (также мар. Bume) ‘помочь’ ← булг.: чув. wime < тю. *umag > тат. ome ‘помочь’.

«Число булгарских и чувашских заимствований в марийском языке чрезвычайно велико» 

Вообще, по-видимому, хотя число булгарских и чувашских заимствований в марийском языке чрезвычайно велико (примерно полторы тысячи) и на порядок превышает число булгаризмов в удмуртском (до двух сотен), мордовских и коми (около двух десятков) языках, это следует объяснять не давним возрастом контактов, а их непрерывностью и интенсивностью, особенно – уже в постбулгарское время. В марийский булгаризмы начинают поступать относительно поздно (по мнению М. Рясянена – едва ли раньше XIII в.): слова, в которых тю. *q- > чув. χ - отражается как ноль и в луговом, и в горномарийском языке заимствовались в XIII в., поскольку среди них есть монгольские по происхождению, например мар. orol, (г.) orole ‘охрана’ ← булг.: чув. χural ← мо. qaraUul ‘караул’, в более позднее время в горномарийском языке под чувашским влиянием развился звук χ, и появились заимствования типа мар. ola, (г.) χala ‘город’ ← булг.: чув. χula ← араб. qalca – их следует, таким образом, датировать самое раннее XIII-XIV вв. (о дискуссии по поводу стратификации булгаризмов в марийском и основные аргументы см. [Róna-Tas 1982: 768-771]).

Пермские языки вступили в контакт с булгарским, видимо, раньше, ещё в эпоху пермского единства (т. е. во всяком случае – до XIII в., а если верить глоттохронологическим подсчётам – до начала XII в. [Белых 1999: 256]. А. Рона-Таш и К. Редеи предложили считать результатом прапермско-булгарских контактов (начало которых они датируют – опираясь на сугубо экстралингвистические соображения – IX веком; позже Рона-Таш пытается привести лингвистические аргументы в пользу датировки X в., но его аргументы несостоятельны [Róna-Tas 1982: 761]) лишь те булгаризмы, которые представлены не только в удмуртском и в коми-пермяцком языке, но и в коми-зырянских диалектах; таких слов они насчитали 19 и ещё 3 под сомнением. В коми-пермяцких диалектах эти же авторы находят ещё 9 соответствий удмуртским булгаризмам, не имеющих параллелей в коми-зырянских [Rédei, Róna-Tas 1972; 1975]

Удмуртско-чувашские контакты продолжались по крайней мере до конца XIV в.  В удмуртском же, как уже было сказано, булгарских и чувашских заимствований до двух сотен, причём, в числе их – названия городов, которые могли быть актуальны для предков удмуртов не раньше, чем со второй половины XIV в.: Москвы (удм. Musko) и Казани (удм. Kuzon – здесь, впрочем, возможен и татарский источник). Следовательно, непосредственные удмуртско-чувашские контакты продолжались по крайней мере до конца XIV в. В принципе картина распределения булгарских заимствований в пермских языках соответствует обрисованным выше предполагаемым взаимоотношениям прапермских групп предков коми и удмуртов с Волжской Булгарией: два-три десятка заимствований, попавших и в удмуртский, и в коми диалекты могут восходить к контактам булгар и жителей верхнекамско-чепецких средневековых городищ в IX–XIII вв., а обилие заимствований в удмуртском заставляет предполагать весьма тесные и более продолжительные связи с булгарами.

В мордовских языках булгарские заимствования, видимо, немногочисленны: известно около двух десятков, однако, тема эта исследована явно недостаточно (ср. аналогичную оценку в [Róna-Tas 1982: 766-767]), и главной до сих пор остаётся старая работа Х. Паасонена [Paasonen 1897], но их происхождение из языка чувашского типа несомненно, см., например: морд. м. ajera ‘прохладный, холодный’ ← булг.: чув. ujar < тю. *ajaR > тат. ajaz; язык чувашского типа как источник заимствования – вне сомнения, но предположение Паасонена об очень  старом возрасте заимствования (до начала перехода *a > *a > o > u в булгарском) едва ли справедливо: a может быть мокша-мордовской инновацией.

Системное культурное влияние булгар на финно-угорские народы 

Переходя к рассмотрению культурного контекста булгарских заимствований в волжско-финских и пермских языках, следует прежде всего отметить, что часто во все языки региона параллельно заимствовались одни и те же булгарские слова, более того, многие из них были заимствованы и в венгерский (см. несколько примеров выше). Так, из 31 предполагаемого прапермского булгаризма (по максимальному списку Редеи и Рона-Таша, включая и отражённые только в коми-пермяцких диалектах – см. выше) примерно половина (от 15 до 18) слов были заимствованы и в марийский, от 3 до 5 имеют параллели также в мордовских и венгерском языках.

Если же сравнить списки булгаризмов только в удмуртском и марийском языках, то доля совпадений будет ещё выше. Этим косвенно подтверждается то, что речь идёт не просто о случайном заимствовании отдельных слов, а о системном культурном влиянии булгар на финно-угорские народы, влиянии, которое было более или менее однотипным в разных регионах и в разные периоды. Поэтому, называя тематические группы булгарских заимствований, следует иметь в виду, что скорее всего заимствовались и обозначаемые ими культурные реалии, с которыми народы края знакомились в ходе контактов с булгарами.

«Чувашско-удмуртские контакты были явно маргинальны и не охватывали всего массива удмуртского языка» 

Итак, марийский язык изобилует булгарско-чувашскими заимствованиями, и вопрос об отделении одних от других ещё не решён, а количество булгаризмов в коми и мордовских языках невелико, поэтому для иллюстрации булгарского (более древнего, чем собственно чувашское) влияния на языки и культуру финно-угорских народов наилучшим образом подходят данные удмуртского языка: поздние, собственно чувашско-удмуртские контакты были явно маргинальны и не охватывали всего массива удмуртского языка, следовательно перед нами в подавляющем большинстве случаев заимствования булгарского времени или – самое позднее – заимствования из языка булгарского типа эпохи Казанского ханства.

Поскольку, как отмечено выше, влияние булгарского языка было однотипным на все финно-угорские языки, картина, полученная по удмуртским данным, будет вполне репрезентативна и в целом, некоторые особенности, характерные именно для удмуртских булгаризмов, будут оговорены.

Бытовая, техническая и ремесленная терминология представлена немногими не слишком выразительными словами (для экономии места приводятся только значения удмуртских слов): ‘столб’, ‘латунь’, ‘колодка’, ‘тарелка’, ‘кочерга’ – очевидно, в области большинства ремёсел влияние было незначительным. В области металлургии заимствование единично, возможно, потому, что к моменту прихода булгар эта отрасль была уже на достаточно высоком уровне (большинство названий металлов в удмуртском языке иранского происхождения). Впрочем, свою роль может играть и плохая сохранность ремесленной терминологии: например, гончарная лексика в удмуртском языке представлена крайне плохо.

Заметен среди технической терминологии ряд заимствований, относящихся к области гужевого транспорта: ‘дуга’, ‘седло’, ‘дышло’, ‘телега’, ‘ось’, что понятно с точки зрения влияния степного кочевого по происхождению населения на жителей лесной зоны. С другой стороны, однако, наличие большой группы булгаризмов, относящихся к области прядения, ткачества и шитья требует специального объяснения: ‘прялка’, ‘навершие прялки’, ‘прядь кудели’, ‘бёрдо’, ‘цевка/ шпулька’, ‘челнок’, ‘ножницы’, ‘головной платок’, ‘шёлк’, ‘лента’, ‘занавес’,‘циновка’.

Огородничество, родственники и власть

Набор заимствований в области сельского хозяйства тоже выглядит нетривиально. Помимо названных выше слов, относящихся к гужевому транспорту, из области скотоводства имеются только слова ‘коза’ (его источником может быть, впрочем, и татарский язык) и ‘хлев’ (слово также весьма неясного происхождения). Всё остальное – исключительно земледельческая лексика! Причём, если термины ‘борозда / межа’, ‘постать’, ‘поле’ ещё можно объяснить влиянием поземельных отношений, то ‘вилы’, ‘серп’, ‘ток’, ‘сноп’, ‘солома’, ‘зерно’, ‘стог’ являются уже не более чем обозначениями простых реалий крестьянской жизни. По-видимому, с булгарским влиянием связано и развитие огородничества у предков удмуртов, о чём свидетельствует набор названий для овощных культур: ‘редька’, ‘лук’, ‘капуста’, ‘репа’ (названия большинства других овощей заимствованы в удмуртский ещё позднее из татарского языка, подробнее см. [Напольских 2001а]).

В области социально-политической лексики представлены слова: ‘правитель/ государь’, ‘гость’, ‘хозяин’, ‘сваха’, ‘свадьба’, ‘враг’, ‘свидетель’, ‘раненый /инвалид’, ‘сосед’, ‘помочь’, ‘налог / сбор’, ‘деньги’. Обращает на себя внимание практическое отсутствие специальных торговых, политических и военных терминов. Довольно богата заимствованная терминология родства, в особенности – свойствá: ‘старшая сестра / тётка’, ‘сноха’, ‘свояк / свояченица’, ‘сородич’, ‘деверь’, ‘свояк / зять’, ‘родич по жене’, ‘отчим / мачеха’. 

Айша и Фатима в лексике удмуртов

Влияние булгар в области духовной культуры и религии отслеживается в двух аспектах. С одной стороны, предками удмуртов были заимствованы термины, употребляемые в их традиционной народной религии: название весеннего праздника Акашка, понятия ‘грех’, ‘обычай’, ‘жертвоприношение предкам’, корень ‘лекарство’, от которого образован глагол ‘лечить’ и название традиционного лекаря – все эти слова имеют собственно тюркское (доисламское) происхождение. С другой стороны, среди булгаризмов в удмуртском имеются и исламские термины, происходящие в конечном счёте из арабского и персидского языка – но в удмуртском они связаны не с религией, а со счётом времени. Это прежде всего слово ‘неделя’ (удм. arNa ~ мар. arNa ‘неделя’ ← булг.: чув. erne ← перс. adine ‘пятница’ с типичным булгарским переходом *-d- > -r-) и калькированные названия дней недели типа удм. vir nunal ‘среда’, букв. ‘день крови’ – ср. чув. jun kun ‘среда’, букв. ‘день крови’; со счётом времени связаны удм. (диал.) 2m2r ‘век (срок жизни)’ ← булг.: чув. imir ← араб. umr ‘тж’ и uSse ‘послезавтра’ (см. выше). Пожалуй, единственный вклад булгарской исламской традиции в удмуртскую религиозно-мифологическую терминологию – единично встречающийся в заговорах персонаж Ашапартна [Верещагин 2000: 35-36] ← булг.: чув. asapatman ‘тж’ ← араб. aisa ‘Айша’ + fatima ‘Фатима’ (имена жены и дочери Мухаммеда) [Ашмарин СЧЯ I-II: 211] – появление -r- на месте араб. -t- отражает, видимо, то же булгарское развитие звука типа *-d-  

Связи с чувашами

Таким образом, семантика булгаризмов удмуртского языка вполне укладывается в гипотезу о предполагаемом месте предков удмуртов в составе населения Волжской Булгарии как земледельческого населения, жившего достаточно автономными крестьянскими общинами, отношения которого с государством не предусматривали военной и политической активности и прозелитической деятельности мусульманского духовенства.

Булгарская эпоха оставила свой след и в удмуртской этнонимии. Речь идёт о происхождении самоназвания удмуртоязычной этнографической группы – бесермян (удм. beSerman). Бесермяне, живущие в северных районах Удмуртии, несмотря на малочисленность и дисперсное расселение, очень чётко отделяют себя от окружающих народов – удмуртов и татар; они говорят на наречии удмуртского языка, которое стоит особняком в системе удмуртских диалектов, сближаясь по разным признакам с северными, южными и в особенности – периферийно-южными диалектами [Кельмаков 1998: 286-304]. Традиционная материальная культура бесермян (прежде всего – традиционная одежда) указывает на их чрезвычайно тесные связи в прошлом с чувашами [Белицер 1947]. Поэтому, очевидно, не случайно в XVI-XVII веках предков бесермян, живших по р. Чепце, называли в русских документах чуваша [Тепляшина 1968]. Некоторые особенности духовной культуры бесермян могут свидетельствовать об их тесных контактах в прошлом с мусульманами или даже о былом исповедании их предками ислама [Wichmann 1893: 167-168].

Как появились бесермяне? 

В русских источниках XIV–XV веков, касающихся территории Волжской  Булгарии слово бесермены / бусурмены обозначало мусульман. Под этим именем неоднократно упоминается отличная от татар, черемисов, мордвы группа местного населения, в особенности – некоторых городов (Булгар, Казань, Джукетау). Поскольку под татарами русские источники этого времени имеют в виду безусловно мусульманское население, в бесерменах (= ‘мусульмане’) следует, по-видимому, видеть не конфессиональную, а этническую группу, скорее всего – каких-то потомков булгар [Тихомиров 1964: 51-56].

Кроме русского языка это имя известно с XIII в. в венгерском (böszörmény), где обозначало поселившихся в Венгрии мусульман-исмаилитов среднеазиатского происхождения. Как русское, так и венгерское слово происходят в конечном счёте от персидской формы множественного числа слова ‘мусульмане’, musulman.Возникновение b- на месте *m- объясняется обычным тюркским чередованием b- / m-; переход же *l > r несколько более необычен, но, в общем-то, нередок в тюркских языках среднеазиатского ареала: ср., например, диалектные формы типа туркм. musyrman, уйгур., казах., кирг. musurman ‘мусульманe’ [ЭСРЯ I: 252; EWU: 137]. Именно в Средней Азии, на территории Хорезма помещает в XIII в. страну бисерминов Плано Карпини [Карпини, Рубрук: 50-51, 74]. 

Этимология слова «бесермен»

Проникновение среднеазиатского названия мусульман в Волжскую Булгарию связано, видимо, с обстоятельствами принятия ислама булгарами. Давно замечено, что известный спор Ибн Фадлана с булгарами по поводу двойного произнесения местным муэдзином икамы [Ибн Фадлан: 134-136] свидетельствует о распространении в Булгарии в начале X в. среднеазиатской ханифитской обрядности. По всей вероятности, термин типа *besermen ‘мусульмане’, возникший из перс. musulman в тюркских языках Средней Азии, в Хорезме, попал в Волжскую Булгарию с исламом как минимум в начале X в. и стал обозначать определённую часть местного мусульманского населения, возможно – придерживавшегося старых установок в обрядности, осознававшего себя как потомков «первых» мусульман в стране. Эту этноконфессиональную группу русские в XIV-XV вв. знали под именем бесермены. По-видимому, с этими бесерменами в каких-то особых отношениях находилась древнеудмуртская группа – предки удмуртских бесермян, вследствие чего они заимствовали самоназвание, определённые черты материальной и духовной культуры и стали – подобно булгарским бесерменам – отличать себя от окружающего одноязычного с ними населения.

Опубликовано в: История татар с древнейших времён в семи томах. Том 2. Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006; с. 100-115. Печатается с дополнениями.
Источник: Владимир Напольских. Очерки по этнической истории, - Казань, 2018 http://archtat.ru/content/uploads/2019/04/OCHERKI-PO-ETNICHESKOJ-ISTORII.pdf 

История татар с древнейших времён в семи томах. Том 2. Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006; с. 100-115.