«Самая старая из казанских слобод – Ямская»
- Сколько в XVIII веке было слобод в Казани?
- Если я скажу, что в начале ХХ века в городе было 11 слобод, то не погрешу против истины. А по XVIII веку точной цифры не даст вам никто – поскольку непонятно, как считать. Скажем на плане 1730 года, составленном инженер-поручиком Артамоном Сациперовым, показаны не менее двух десятков слобод, слободок и даже деревенек. Так что будет правильнее сказать «много».
В основном слободы формировались вокруг местных производств – отсюда и их названия: Суконная, Кирпичная, Адмиралтейская, Рогожская, Стекольный завод. Особняком стоят районы, сформированные по национальному или социальному признаку – Татарская, Сотенная – в последнем топониме явственно угадывается его стрелецкое прошлое. Район проживания казанской элиты именовался Красной слободой – не забудем о том, что «красный» в старом прочтении значит «красивый».
Были и слободы, нареченные по некоему географическому признаку – Подлужная, Засыпкина, Верхняя и Нижняя Федоровские, Мокрая – последняя, кстати, была районом проживания татар-новокрещен. Со временем маленькие поселения поглощались ядром посада, переставая быть слободами. Но если мы будем ориентироваться на план 1730 года, то можно легко насчитать около 20 слобод и слободок.
- Какие у слобод были специализации?
- Например, самая старая из казанских слобод – Ямская, первые упоминания о которой относятся еще к 1552 году. Свое название она получила от тюркского слова «ям», первоначально означавшего повинность, установленную в ХIII веке монгольскими завоевателями и обязывавшую население участвовать в перевозках людей и грузов гужевым транспортом – другого, как вы сами понимаете, в ту пору не было. На Руси «Ямская гоньба» была учреждена при Иоанне III для осуществления регулярной почтовой службы, при нем же слово «ям» приобрело новый смысл – «ямами» стали называть низовые учреждения ямского ведомства, к которым прирезывались пашенные и сенокосные угодья, а иногда даже и деревни, доходы с которых шли на их содержание.
В середине XVI века в русских городах появилась отдельная социальная группа ямских охотников, предназначенная осуществлять «гоньбу» по правительственным надобностям, а вблизи ямских приезжих дворов для проживания ямских охотников стали устраивать специальные слободы. Соответственно «ямы» стали прообразами будущих почтовых станций, «ямская повинность» – предтечей фельдъегерской службы, ну а ямщики – прямыми предшественниками нынешних почтальонов, или если сказать точнее – фельдъегерей.
Между прочим, наша Ямская слобода была когда-то крупнейшей в государстве как по своим размерам, так и по количеству охотников-ямщиков. Интересно, что словосочетание «охотник-ямщик» в данном случае трактуется в своем изначальном смысловом толковании – оно подразумевает, что человек согласился на повинность по своей охоте, то есть по собственному желанию. По данным писцовых книг в 1566 году охотников-ямщиков в Казани было 62 человека – для середины ХVI века огромное количество. Исходя только из этих цифр можно утверждать, что царь Иван Васильевич желал поддерживать с только что завоеванной Казанью постоянную, прочную и быструю связь. В те времена Ямская слобода была огорожена частоколом, попасть за который можно было лишь через тщательно охраняемые башни с воротами – оно и понятно: почта – дело государево, во все времена овеянное ореолом служебной тайны.
Откуда пошла Кирпичная слобода?
Кирпичная слобода – это район бывшей Дегтярной улицы, современного парка Тысячелетия, на берегу Кабана, и дальше вдоль берега озера. В начале XVIII века «кирпичные сараи» тянулись по всему правобережью Нижнего Кабана, доходя до села Архангельского (район нынешней улицы Хади Такташа). Кроме того, по рассказам современников, в ту пору было несколько кирпичных производств и по берегам Черного ручья – несуществующей сегодня протоки, пролегавшей между Суконной и Архангельской слободами и впадавшей в Нижний Кабан неподалеку от современной Закабанной мечети.
Неистощимый запас кирпичных глин и песка на берегах Нижнего Кабана, неплохое водное сообщение, удешевлявшее как доставку на заводы древесины, дров и угля, так и вывоз готовой продукции к местам строительства, способствовали развитию кирпичного дела – неслучайно же основной профиль производственной деятельности закрепился в названии приозерного района, который в течение достаточно долгого времени продолжали именовать «Кирпичной слободой» или «Песками».
Одной из особенностей кирпичного производства была его сезонность – глина, песок и прочие компоненты заготавливались по осени, а непосредственно к производству приступали весной – делать сырец начинали, как правило, в десятых числах мая, затем не менее двух недель занимали формовка и сушка, на обжиг же отводилось порядка десяти дней. Готовый кирпич сдавали посрочно, таких сроков могло быть два, четыре или даже шесть за один сезон. Сдавали кирпич всегда в готовом виде, причем он сразу шел в дело. Выход продукции зависел от числа формовщиков, вместимости и количества печей для обжига.
Норма выработки кирпичника на частном кирпичном производстве была примерно такой же, как на казенном, и колебалась в зависимости от погодных условий от 8 до 10 тысяч штук кирпича за сезон. При этом требования к кирпичу были довольно высокими - его сдавали только «обожжённым накрасно самым добрым мастерством безо всякой охулки», чтобы он был «не сырой, а в строение годный». Хорошо выжженный красный кирпич (считавшийся лучшим), шел на кладку стен и сводов – его делали твердым и тяжелым. Готовый кирпич сдавали по счету, причем две половины («излом половой») принимали за один кирпич в строго ограниченном количестве (одна десятая от всего заказа), - третью же и четвертую его долю предписывали «выметовать вон». В случае порчи продукции – «буде кирпич под подом подмокнет» - брак подрядчик забирал себе.
Расценки на кирпич в первые годы XVIII века составляли от полтины за тысячу штук, при этом на цену в каждом конкретном случае влиял общий объем работ, предшествующий изготовлению кирпича – иными словами, чем большим был заказ, тем цены относительно ниже. Размеры кирпича в подрядных записях, как правило, не указывались, а давались лишь общие предписания: «делать кирпич «большой руки» или «в государеву меру», или даже «государева доброва, каков ставят к его, великого государя, делам», а то и просто – «большой». Последний выпускали в основном на казенных заводах, он имел обязательную (стандартную) длину в семь вершков, ширину – три, а толщину – полтора. Из красного кирпича, изготовленного на заводах Кирпичной слободы, в конце XVIII века было выстроено подавляющее количество «регулярных» жилых и общественных зданий, многие из которых дошли до наших дней, выдержав испытания временем, климатом и пожарами.
Была в городе и слободка с довольно-таки забавным названием «Стекольный завод» — это район современного пляжа «Локомотив». Там действительно помещалось стекольное производство – самое первое в Казани. Но как оно возникло, и кто его основал – я пока раскрывать не буду, поскольку в краеведческой среде ведется долгий спор о том, что существовал ли этот завод на самом деле. Я нашел по документам, что он тут и правда был – в книге о нем рассказано во всех подробностях, на основании документально подтвержденных фактов. Так что пока давайте сохраним интригу…
«Власти делали вид, что запрещают мечети, а мусульмане – что исполняют законы»
- Расскажите подробнее о мечетях начала XVIII века.
- Этот вопрос очень широкий, так что все-таки придется начать с XVI века. Итак, Татарская слобода, как национальный анклав, возникла в 1556 году после подавления бунта магометан и выселения их из посада без права возводить мечети – по этому поводу на открытии Покровского собора в Москве царь Иван Васильевич хвастался, что-де «град Казань взял, и капища все изверг». Но уже в 1593 году казанский митрополит Гермоген (будущий герой Смуты) доносил государю Федору Иоанновичу, что «татарские многие мечети в слободе учали ставить близко посаду…» - то есть к этому времени в Забулачье вновь появились мечети и, как мы видим из записки, далеко не одна. За такое вопиющее небрежение к исполнению своих прямых обязанностей казанские воеводы Иван Воротынский и Афанасий Вяземский получили по шапке лично от Государя: «а при прежних наших боярах и воеводах и дьяках мечети татарские ото взятия и по вас не бывали, и то сделалось небрежением вашим и оплошкою…».
Поразительно, но это царское распоряжение не было исполнено в полной мере, и какие-то из мечетей так и не сломали – наступало беспокойное Смутное время и казанские власти решили лишний раз не провоцировать мусульман на бунты, предпочтя (и вполне справедливо) просто-напросто «закрыть глаза» на идеологию, оставив все как есть. Это зыбкое равновесие (когда власти делали вид, что запрещают, а мусульмане – что исполняют законы), продолжалось до середины XVII века, когда, надо полагать, мечети все же «извели». Во всяком случае, в грамоте крымского визиря Сефер-Газы-Али ко двору царя Алексея Михайловича с явными нотками упрека отмечается, что «до сих пор тамошние мусульмане не терпели никаких притеснений; нынешний же царь ваш вообразил себя умнее все прежних царей, отцов и дедов своих, и вы разорили мечети и медресе». Тем не менее, как минимум, одна из мечетей все же сохранялась – она упоминается не много ни мало, а в «прелестной грамоте» Степана Разина 1670 года, призывающей казанских татар присоединиться к восстанию: «буди вам ведомо, казанским посадским бусурманам и абызам начальным, которые мечеть держат, Икшею мулле, да Абызу мулле, да Ханышу мурзе, да Москову мурзе…»
Возобновление строительства мечетей пришлось (как это многим не покажется странным) на первую четверть XVIII века – то есть на годы царствования Петра I. Так, в 1715 году англичанин Джон Белл, посетивший Татарскую слободу, писал, что «татары живут независимо в свободном отправлении своей веры». В 1722 году, после посещения татарской части города (4 июня того же года), Петр Алексеевич издал указ, чтобы «магометанского закону мечети их, как старых, так и новых, да кладбищ, ныне учиненных, отнюдь не разорять». Еще через одиннадцать лет, в 1733 году, проезжавший через Казань академик Иоганн Гмелин писал, что «мечетей в Татарской слободе, которая отделена от города и расположена вблизи реки Булак (так в тексте – авт.), четыре». Очевидно, те же мечети упоминаются и в доносе, адресованном в Синод и сочиненном неким казанским жителем Иваном Горкуновым, в котором он пеняет, что «мечетей построено много как в самой Казани, так и в прочих местах, потому что губернаторы и воеводы побеждены подарками немалыми от иноверцев».
«Очень скоро в Петербурге поняли, что «перегнули палку»
Так или иначе, в первой трети XVIII века в Казани действовали четыре мечети, и духовная жизнь местных мусульман протекала в целом достаточно ровно. Но все изменилось в сентябре 1740 года, когда ровно за месяц до своей кончины императрица Анна Иоанновна подписала указ, регламентирующий миссионерскую деятельность среди иноверцев и устанавливающий штатное расписание Новокрещенской конторы. Множество мелких и характерных распоряжений, то и дело встречающихся в тексте указа, свидетельствуют о том, что его автором был казанский архиепископ Лука (Конашевич), человек очень жесткий и не склонный к компромиссам. Результаты не заставили себя долго ждать – уже 19 ноября 1742 года из Сената поступило распоряжение, коим предписывалось «все имеющиеся в Казанской губернии новопостроенные за запретительными указами мечети сломать и строить отнюдь не допускать». И в декабре того же года команда солдат под началом прапорщика артиллерии И. Посысольщикова приступила к сносу священных зданий казанских мусульман – можно себе представить степень их отчаяния и вполне праведного гнева.
Очень скоро в Петербурге поняли, что «перегнули палку» - и уже в следующем году Сенат распорядился приостановить снос мечетей до разрешения вопроса на конференции Синода, а затем и Синод (в рестрикте от 13 апреля 1744 года) согласился, «что те мечети, которые по доношению из Казани оставлены в целости и которые имеют до 200 лет своего существования – не должны быть сломаны», исходя из чего следует «допустить в Казани…две мечети». Но было поздно – к этому времени все четыре мечети успели уже сломать, и тогда очередным сенатским указом (от 6 июня 1744 года) было дозволено возобновить в городе не более двух мечетей «от русских и новокрещенских жилищ в отдалении и по конец их татарской слободы в поле». Однако мечети были поставлены вовсе не в поле, а в самом «сердце» татарской слободы – у магометанского кладбища (Парижской Коммуны, 8) и на взгорке левого берега озера Ближний Кабан, на Старой Слободской улице (угол К. Насыри и Ф. Карима) – то есть на насиженных (так сказать, «мечетных») местах, отраженных на плане Н. Зверева 1750 года.
Увы, судьба этих двух, восставших из небытия, мечетей, оказалась несчастливой и до обидного краткой – не простояв и пяти лет, обе они погорели в страшном казанском пожаре 3 мая 1749 года, уничтожившим большую часть Татарской слободы. При этом казанские церковные власти, руководимые Конашевичем, решили воспользоваться стихийным бедствием, чтобы раз и навсегда решить религиозный вопрос. Очевидно, с подачи первосвященного Луки, донесшего в Синод, что «богомерзкие мечети в Казани до основания и без остатку истреблены», из Сената «спустили» очередное определение, согласно которому татары-магометане подлежали переселению с половины территории Татарской слободы в загородную деревню Поповка, получив там «под строение сотни дворов и одной мечети» - так началась история еще одной городской слободы, которую мы с вами знаем под именем Ново-Татарской.
«Старо-Татарская слобода была переименована в «новопостроенную Захарие-Елисаветинскую слободу»
Дальнейшие события развивались стремительно – 17 мая 1749 года епископ Лука водрузил на берегу Кабана крест (место сталинки «Татваленка» на углу улиц Татарстан и Марджани), 8 ноября заложил, а спустя всего один месяц (13 декабря) – освятил наспех возведенную на этом месте деревянную церковь во имя пророка Захарии и Елизаветы. Несколько позднее, 14 сентября 1751 года «после выселения татар на оставшемся после них месте», все тот же неугомонный Лука заложил церковь Иоанна Крестителя – ее географические координаты (совр. Ф. Карима, 1) почти совпали с местом погоревшей в 1749 году «прикабанной» мечети. Одновременно Старо-Татарская слобода была переименована в «новопостроенную Захарие-Елисаветинскую слободу», а бывшая Старая Слободская улица получила имя «Захарьевской». Летом 1753 года законодательство было (в очередной раз) несколько смягчено – из Сената поступило указание «построившихся на прежних местах татар не выселять» - но, вошедший в раж Лука уже никого не слушал, сначала отдав приказ своим людям «поломати избы с сеньми и дворы до основания у оставшихся в Татарской слободе татар Дямина и Кугушева», а затем – отселить (так сказать, сверх плана) еще «23 татарских двора с садами», поставив на их месте новокрещенские школу и контору. Это был уже явный перебор, и вскоре (14 декабря 1755 года), Луку «попросили» с должности за «перегибчики» (как сказали бы в приснопамятные сталинские годы), переведя с понижением в Белгородскую епархию. Но память о себе в нашем городе он все же оставил – за год до перевода первосвященного в Белгород Захарие-Елизаветинская церковь (на углу нынешних улиц Татарстан и Шигабутдина Марджани), очевидно, с подачи самого Луки была переосвящена в «Четырехевангелистовскую» - как-никак, один из евангелистов тоже был Лукою. В свою очередь, имя святых Захария и Елисаветы унаследовал второй храм слободы, построенный Конашевичем – бывший Иоанна Крестителя.
Возобновление строительства мечетей пришлось уже на Екатериновскую эпоху, когда в мае 1767 года в ходе своего визита в Казань встретилась доме Ивана Петровича Осокина с «Абызами татарскими». И неожиданно для татар, они получили разрешение на строительство в городе сразу двух каменных мечетей. После этого указа мечети стали расти как грибы по всему Забулачью.
Ильгизар Вахитов
