Исповедь Султан-Галиева: «Если бы я был националистом, то как татарин я бы был татарским националистом»

Травля «бывшими эсерами»

После него меня и моих товарищей стали травить бывшие левые эсеры. Оружием своей травли они вначале использовали т. Саид-Галиева (они толкали его в 1920 г. к арестам татарских коммунистов - Фирдевса, А. Енбаева и др.), когда же он ушел из Татреспублики, - т. Ш. Ибрагимова. В настоящее время группируются опять вокруг Саид-Галиева. 

Почему же они нападают на меня? Ведь я же защищал их раньше от нападков слишком "рьяных" наших товарищей. (А защищал я их тогда потому, что не хотел, чтобы они ушли от нас в подполье вместе с русскими левыми эсерами: в наших интересах было оторвать их от общей левоэсеровской партии и ее остатков, по этому вопросу соглашался со мною и т.Сталин). А потому, что я воспротивился передать инициативу в развитии революционного движения на Востоке их бывшим лидерам, когда они захотели это сделать. Попытка такая была еще в середине лета 1919 г., т.е. на другой же день их перехода в партию. 

Они в Сызрани* организовали конференцию татаро-башкирских коммунистических организаций (их вчерашних левых эсеров), где избрали свой организационный комитет под названием Центрального бюро татаро-башкирских коммунистических организаций Восточного фронта, включив туда исключительно бывших левых эсеров татаро-башкирской организации и даже одного товарища (Баимбетова), который в то время и не состоял еще членом РКП. В это МУСБЮРО были включены: С.Атнагулов, Баимбетов, Альмухаметов, С. Улемаев и еще несколько человек. Конечно, я был против утверждения такого Бюро и сразу же высказался за его ликвидацию, тем более оно никем из "старых" татарских коммунистов не организовывалось** . Это первое. * (В тексте ошибочно указана Самара. - Сост ** См. С. 186 настоящего издания.)

Оппортунист в татаро-башкирском вопросе

Во-вторых, эти товарищи требовали от меня, чтобы я был тверд до конца в татаро-башкирском вопросе, запугивая меня тем, что покинут меня, если я соглашусь на образование Татарской республики и работу в ней. Они хотели, чтобы я был принципиальным татаро-башкиристом. Но я отказался от этой принципиальности и подчинился постановлению ЦеКа по этому вопросу и дал такой же совет и остальным казанским товарищам. С тех пор они считают меня оппортунистом в татаро-башкирском вопросе и занимаются травлей меня и работающих со мной товарищей, и в том числе т.т. Фирдевса и Брундукова (на Брундукова они нападают еще и потому, что во время конфликта, возникшего в 1918г. между тат.-башк. левыми эсерами и т. Эльциным в Уфе, они предлагали Брундукову выступить во главе татарского полка против большевиков, тот был беспартийным, сочувствовал большевикам и отказался от этого и сообщил обо всем т. Эльцину). 

Но тут есть еще и третья причина. Это то, что в составе бывшей татаробашкирской лево-эсеровской организации имеются товарищи, примкнувшие к ним лишь потом, во время Октября и борьбы нашей с татарской буржуазией состоявшие в рядах активных националистов. Это Салах Атнагулов (состоял членом комиссии Харби шуро и военно-мусульманского съезда по организации Идель-Уральского штата, активный участник "Забулачной республики", вначале считался федералистом, потом анархистом, а потом левым эсером, во время чехословацкой авантюры скрывался в Башкирии и был направлен оттуда к Советской власти Заки Валидовым для переговоров о переходе башкир на сторону Советской власти, но, перешедши сюда, побоялся явиться куда следует, и месяца два прожил у себя в деревне. Когда же все обнаружилось, то заявил, что он в Башкирии был на подпольной работе, и, конечно, левые эсеры подтвердили это, но есть товарищи, как тов. Шамигулов, который утверждал, что будто бы он работал у 3. Валидова и даже принимал участие в расстреле известного татарского коммуниста Нуриманова. 

Раскол между старыми кадрами татарских коммунистов

В настоящее время левый коммунист, Фатых Сайфи тоже состоял членом комиссии Харби шуро по организации Идель-Уральского штата, вначале был правым эсером, во время Самарской учредилки работал в Казани, был и в Самаре и, кажется, работал там в татарской газете мусульманской фракции учредиловцев; до революции был секретарем клерикально-черносотенского органа "Маглюмат", издававшегося известным агентом царской охранки муфтием Баязитовым; сейчас "левый коммунист", состоит одним из лидеров татарской рабочей оппозиции в Казани, организуя агитацию против правительствующей группы татарских коммунистов. Ис. Рамеев, [Н.] Еникеев и [Ш.] Худайбирдин (первые из них были лидерами фракции правых на мусульманском военном съезде, а третий был одним из рядовых наших противников). 

Ис. Рамеев, кажется, и сейчас еще не вошел в Коммунистическую партию, несмотря на это, уфимские товарищи из бывших левых эсеров в прошлом году поручили ему редактирование юмористического журнала "Бабич", где он открыто высмеивал татарских коммунистов, называя их по фамилиям, и других. Меня спросят, какую же цель преследуют бывшие левые эсеры своим преследованием меня и моих товарищей. 

Очень простую: захват власти на территории Башкирии и Татарии в свои руки методами внутрипартийной борьбы. Пользуясь наличием левотечения в партии в национальном вопросе, они поддерживают его и его сторонников (т.т. Саид-Галиев, отчасти Ш. Ибрагимов), чтобы тем самым углублять раскол между старыми кадрами татарских коммунистов и подготовлять почву для того, чтобы иметь своих сторонников среди русских товарищей. Они по тактическим соображениям до последнего времени (начиная с момента объявления Татарской республики) работают как левые коммунисты в национальном вопросе, перекрашиваясь в цвет татарской рабочей оппозиции (когда в бытность свою в Казани я спросил их лидера Галимджана Ибрагимова, почему они ведут эту игру в левизну, он мне ответил, что они вообще привыкли быть в левом крыле). 

В партии они существуют как отдельная организация, но тщательно это скрывают. Имеют "своих людей" в Уфе, в Казани, Москве, Крыму и Сибири. Интеллектуально стоят выше старых татарских коммунистов. В Уфе им удалось уже провести двух товарищей в Башобком (Г. Касымов и М. Юсупов). 

«Если бы я был националистом, я бы не ставил интересы революции выше интересов национальных» 

В Татарии они пока находятся в оппозиции, в Москве концентрированы в Коммунистическом университете трудящихся Востока и ведут борьбу с т. Бройдо за захват университета в свои руки. В Москве главным их представителем является т. Атнагулов. Через него они устанавливают связь с Крымом. Роль подвижного агитатора выполняет у них т. Баимбетов, курсируя между Москвой, Казанью, Ташкентом, Бухарой и Крымом. Имеют своего человека и в Коминтерне (т. Альмухамедов). В Казани у них работают Галимджан Ибрагимов, Фатых Сайфи (оба перешли в партию лишь в конце 1920 г.), Ш. Ахмадиев, 3. Баимбетова, Г. Худояров, А. Алмаев и другие. В Уфе они поддерживают борьбу против башкирских коммунистов. И, конечно, в глазах всех этих товарищей я являюсь сейчас националистом. Они травят нас и кричат по всем закоулкам о существовании среди татарских коммунистов националистической группы. 

Но разве не было в Российской Коммунистической партии различных групп, начиная с группы рабочей оппозиции т. Шляпникова, кончая группой демократического централизма т. Осинского, которые так же кричали о существовании олигархической группы партии в лице ЦеКа или его основного ядра? Являлся ли я националистом хоть когда-нибудь? Нет и нет. Если бы я был националистом, я бы не ставил интересы революции выше интересов национальных. А в истории развития революции среди татаро-башкир были моменты, когда я мог ставить национальный интерес выше интересов революции, если бы я был националистом. Какие же это моменты? Во-первых, момент наивысшего напряжения националистического движения татар в дни военного съезда мусульман в Казани, когда татарская нация поставила вопрос о создании татарского национального государства. Я решительно отверг тогда национальные домогания татар, т.к. интересы революции требовали этого. И когда нужно было, с оружием в руках выступил против своей нации. 

«Я ставил тогда вопрос о включении в Татарию и оставшихся частей Уфимской губернии» 

Если я потом стал защищать идею Татаро-Башкирской республики, то я защищал ее условно: как советскую и социалистическую. Здесь нужно сказать, что с национальным вопросом в революции я столкнулся после Октября на практике жизни. В Октябрьской революции я лично участвовал не как национальная, а как социальная, как классовая величина, причем до столкновения с этим вопросом вплотную я считал себя унитаристом и был скорее сторонником культурно-национальной, чем территориальной, автономии. Но жизнь доказала мне обратное. Во-вторых, момент, когда революция поставила перед нами вопрос о прорыве идей Татаро-Башкирской республики и создании отдельной Башкирской республики. Если бы я был националистом, то как татарин я бы был татарским националистом и был бы против этого прорыва единого национального фронта и старался бы не допускать выделения отдельной Башкирии. 

В-третьих, момент объявления Татарской республики. В этом вопросе я признал свою ошибку и согласился с мнением ЦеКа об образовании не Татаро-Башкирской, а Татарской республики. Я ставил тогда вопрос о включении в Татарию и оставшихся частей Уфимской губернии. Но и в этом вопросе я подчинился решению ЦеКа и с момента образования Татарии прекратил всякую агитацию за увеличение или уменьшение ее территории. Но это не все. 

Когда началась Польская война, я сделал предложение о направлении на Польский фронт формировавшейся в Белебее Второй отдельной татарской бригады. Если бы я был националистом, то не сделал бы этого. Предложение это я сделал на торжественном собрании Московского Совета, когда была объявлена Польская война (т.т. Каменев и Троцкий должны это помнить). 

В-четвертых, момент нашего столкновения с башкирами после отзыва из Башкирии Х.Юмагулова и З.Валидова, когда башкирское население на высшей степени бестактное действие наших левых товарищей ответило поголовным восстанием. Да, я считаю это восстание явлением вполне естественным и нормальным, поскольку оно возникло как отражение извращения нашей национальной политики (ведь считали же мы естественными и нормальными крестьянские восстания как результат нашей неправильной налоговой политики), но я принял все, что я в силах был принять, чтобы возможно скорее ликвидировать это восстание. 

«Муртазин, этот бесхитростный и честный степняк, он понял меня»

Мне тогда не доверяли в ЦеКа и не пустили на съезд народов Востока в Баку, меня подозревали тогда в связи с Заки Валидовым и убегавшими башкирскими комиссарами), и это было абсолютно неправильно, но об этом в конце); все это для меня было страшно тяжело, и временами даже задумывался над самоубийством. И тем не менее, когда я увидел, что восстание Мурзабулатова растет и ширится, грозя превратиться в среднеазиатское движение и в очаг новой контрреволюции (а при неудачах на Польском фронте оно было бы гибельно для нас), я позвал к себе проезжавшего в это время через Москву т. Муртазина и дал ему совет поехать в Башкирию и ликвидировать это восстание: - Иди, скажи башкирам, чтобы прекратили восстание, т.к. оно будет для них их несчастьем, и прими все меры к тому, чтобы подружить их вновь с Советской властью. 

И Муртазин, этот бесхитростный и честный степняк, он понял меня, и мое искреннее и доброе слово подействовало на него больше тех пушек и снарядов, какие были выставлены против восставших, и он выполнил данное им тогда мне обещание, повел агитацию среди башкир, организовал партизанский отряд, борясь и против Мурзабулатова, и против безобразничавших отрядов наших экспедиций, и привел тогда башкир вновь к миру и дружбе с Советской властью. 

А ведь об этом я до сего времени никому ничего не говорил, а хранил его где-то, как бедняк на черный день случайно найденную золотую копейку. Мне могут сказать: а чем же объяснить, что я в национальном вопросе стоял за автономное образование и отстаивал его? Я скажу: очень просто - потому что в данной стадии развития человечества, когда оно состоит не только из классов, но и национальностей, притом самых разнообразных в социально-экономическом и культурнобытовом отношении, тот путь разрешения национального вопроса, который я проводил в жизнь и за который боролся, когда встречал на своем пути препятствия, - единственно правильный путь разрешения национального вопроса. Кроме того, та линия в практическом разрешении национального вопроса в его принципиальной части, которую я проводил, была целиком линией ЦК партии. 

Если же в отдельные моменты (во время Х-го съезда Советов и XII съезда партии) я хотел идти дальше того, до чего мы дошли, то это объяснялось моим стремлением дать вполне законченную формулу разрешения национального вопроса в России в данный исторический момент, а эту формулу я мыслил как завершение нашего строительства на национальном фронте юридическим оформлением фактически существующей русской Российской Республики, независимо от того, сохранит свое существование РСФСР или вольется отдельными самостоятельными своими частями в единственный Союз советских республик. Но из этого вовсе не вытекало, что если партия и его высший орган ЦК не согласятся с этой точкой зрения, то я непременно должен был создать какую-то организацию для борьбы за осуществление своей идеи. 

«Чем иначе объяснить, что почти половина Восточного фронта состояла из татаробашкир?» 

Мой национализм могут усмотреть в том, что создавал почему-то "татарские и татаро-башкирские национальные красноармейские части". Да, я их создавал, но через меня их создавала революция, Советская власть, партия, иначе нельзя было, потому что в эпоху ожесточеннейшей гражданской войны в условиях борьбы с татарской и вообще мусульманской буржуазией это было единственно реальным и могучим средством организованного вовлечения татарских и вообще мусульманских трудящихся масс в борьбу за революцию. И разве это не оправдалось? Чем иначе объяснить, что почти половина Восточного фронта состояла из татаробашкир? А разве на XII съезде партии мы не признали их необходимость и целесообразность? Наконец, мне могут указать, что я в своих выступлениях среди мусульман бил почти всегда на их национальные чувства. Да, я это делал, но не всегда. А если делал, то потому, что во время революции у угнетенных раньше национальностей вообще оказались сильно натянутыми именно национальные струны. А как же я бил по этим струнам? Особыми ударами, которые извлекали нужные нам, революции, звуки. Я говорил о национальном освобождении, но я никогда не бил на их шовинистические и национальные чувства. Вопросы же национального освобождения являлись наиболее понятными, близкими и интересующими вопросами и для них. И я начинал с этого... 

Но чем же я кончал? Кончал же я всегда тем, что полное и действительное национальное освобождение мыслимо лишь в условиях советской власти и диктатуры пролетариата... Где же тут был национализм? Прежде чем перейти к объяснению истории происхождения своих последних писем, я хочу дать ответ на несколько вопросов, которые мне задавались отдельными товарищами в ЦКК. 1. Почему я получал информации с мест и информировал места? Должен сказать, что в постоянной переписке я находился лишь с казанскими товарищами и с т. Фирдевсом в Крыму. С этими товарищами, как я уже указал, я был связан общностью нашей работы во время революции и общностью судьбы, когда на нас нападали как на националистов. С тов. Фирдевсом меня связывало еще то, что наша судьба как-то странно совпадала; и я, и он, совершенно не зная друг друга, действовали во время Октября как сговорившиеся люди. 

Борьба с «туристами» и «курултаевцами»

Мы оба первыми из татар участвовали в Октябрьском перевороте: я в Казани, он в Крыму. Дальше, с момента столкновения Советской власти с татарской буржуазией, оба мы оказались возглавлявшими борьбу с националистами: я возглавлял борьбу с "туристами", а он с "курултаевцами". В отдельные моменты революции (перед VIII, X съездами партии и перед осенней партконференцией 1920 г., после нашего напряжения под Варшавой) мы производили предварительный диагноз, как разрешат руководители революции отдельные острые вопросы революции (кто этого не делал?) и всегда оказывалось, что наш диагноз правилен, что мы мыслим правильно. Помню, как мы разговаривали с ним после Варшавской катастрофы. И на мой вопрос о том, где же выход, т. Фирдевс, недолго думая, ответил: "По-моему, единственный - это заключить, хотя бы позорный мир с Польшей, направить удар на Врангеля, добить его и заняться основательной передышкой, сосредоточив внимание на внутреннем фронте. И точь-в-точь почти буквально то же самое повторил в своей речи Владимир Ильич тогда на партийной конференции, и оба мы, однако, оказались вне доверия. 

И если я ему писал об усилении басмаческого движения в Туркестане или о ненормальном положении вещей еще где-нибудь, то я этим просто хотел лишний раз подчеркнуть перед этим товарищем правильность наших взглядов по национальному вопросу (я их уже изложил). Переписываться с башкирскими работниками я стал лишь после Х-го съезда Советов, послал два или три письма, причем только одно из них было информационным. Что же касается информации с мест, которые я получал или мог получить, то это было вполне естественно при том положении, какое я занимал в своей работе в центре: какой же я был бы член Коллегии Наркомиссариата по делам национальностей, если бы я не получал информации с мест: я никому не запрещал обращаться ко мне со своими просьбами и нуждами, и всякий, кто знал меня, обращался с ними. И не только не запрещал, но даже просил иногда товарищей, чтобы они писали, правильно ли у них разрешается на месте национальный вопрос. 2) Устраивал ли я во время моего пребывания в Уфе на III съезде Советов (перед Х-м Всероссийским съездом Советов) отдельную фракцию башкир и фракцию беспартийных? Никаких фракций - ни партийных, ни беспартийных и ни тех и ни других вместе - я не устраивал. Я устроил с ними два совещания: одно для выяснения, чего хотят в действительности башкирские работники от русских товарищей, а другое для выяснения, кого они хотят выставлять в предсов30. Я-413 465 наркома и в предЦИК. Но это совещание было устроено по просьбе самих башкирских работников. 
 

Фото на анонсе: milli-firka.org