Рафаэль Хакимов: «Шаймиев оборвал: «Не забывай, чей ты сын...»

Найди свой стиль

В течении последних лет жизни отца я помогал ему с печатанием стихов и статей. Ему уже трудно было ходить к машинистке в Союз писателей из-за осложнений в ногах (последствия долгих стояний в окопах). С тем, чтобы избавить его от такой необходимости, я на стандартную машинку «Москва» добавил татарские буквы. После чего каждый день обнаруживал у себя на столе стихи или статью с припиской в углу: «3 экз.» или - «3 экз. Перевести». Переводил только статьи.

Впервые с практикой переводов я столкнулся, когда понадобилось готовить к изданию на русском языке книгу Гази Кашшафа «Муса Джалиль». Так случилось, что Таткнигоиздат заказал перевод этой книги моему брату. Он что-то попробовал сделать, но через какое-то время застрял, а издательство поставило жесткие сроки сдачи в производство. Зная, что у меня терпения гораздо больше, чем у брата, а тут нужен был не столько талант, сколько усидчивость, отец предложил мне попробовать. Я полистал книгу и понял, что в том виде, в каком она была опубликована при жизни автора, не имело смысла переводить. Например, первые 18 страниц состояли из цитат Ленина без каких-либо комментариев. Спрашивается: причем здесь Муса Джалиль? В то же время фактическая сторона биографии Мусы была хорошо проработана, собственно, позднейшие авторы о Мусе Джалиле ничего нового не добавили. Публикация книги Кашшафа стала вопросом принципа, она была самой первой - уже за это ее стоило издать на русском. Я изложил свои соображения на счет переработки книги официальному редактору, который со мной согласился, пояснив, что сам автор в русском варианте собирался внести существенные правки. У меня руки были развязаны, но это не облегчило работу.

Перевод оказался тяжелым делом, о чем я не догадывался. Первую страницу я мучительно переводил больше десяти раз и только одиннадцатый или двенадцатый вариант стал удобоваримым. Я много потратил сил, пытаясь точнее передать содержание татарского текста, даже читал специальную литературу, но оказалось, что есть буква, а есть дух перевода. Впоследствии меня удивляли переводы стихов отца, сделанные Рустемом Кутуем. Порой у него не только сильно отличались переводы от оригинала, но в русском варианте было больше строф, он добавлял «отсебятину». Как так? А отец в новые сборники неизменно включал переводы именно Кутуя, хотя были вполне приличные варианты, сделанные Рувимом Мораном или Николаем Беляевым. Со временем я понял - отец выбирал точность передачи духа, а не формы, хотя сочетание содержания и формы было бы идеально, но правы те литературоведы, которые считают, что стихи в принципе не переводятся, они живут только в стихии родного языка.

Меня особенно удивила одна статья Семена Липкина о переводах, сделанных Анной Ахматовой. Он в качестве образца переводческой культуры привел стихотворение Тукая в ее переводе. Она отступила от буквального повторения размера стиха ради точности перевода смысла. И добилась великолепного результата. Но теория мало помогает практике, поскольку знания сами по себе не являются гарантией качества. Нужны навыки.

Я с филологией был не в ладах, полагая, что все эти запутанные правила грамматики в русском языке и особенно пунктуация во многом являются избыточными, надуманными, искусственно усложненными.

А точные науки на физфаке приучили меня к предельной лаконичности. Среди физиков даже считалось круто, если кто-то не просто решил задачку, а сделал это красиво. Профессура поощряла поиск красивых решений, хотя это на оценку не влияло, но было особым шиком не просто решить задачку, а сделать это изящно. Красиво - это всегда короткое решение, часто не стандартное.

После первой удачно переведенной страницы книги Кашшафа дело пошло довольно гладко, и я приобрел свой стиль на русском языке.

Мне стало понятно, почему отец по утрам так тяжело охал, когда писал свои воздушные стихи. Легкость чтения создает ложное представление о простоте творчества поэта.

Опыт с переводами статей отца мне пригодился, когда я начал работать советником Шаймиева. Минтимер Шарипович во время выступлений, как правило, говорил, а не зачитывал текст, но он редко импровизировал, иначе говоря, он к каждому выступлению тщательно готовился. Ему нравился стиль моего отца, который я усвоил благодаря переводам его статей.

«Папа, ты так не пишешь»

Отец русский язык знал хорошо, он писал грамматически правильно, но как журналист. Свой собственный стиль на русском языке он повторить не мог. Как-то мне попалась страница на русском, написанная им самим. Я этого не знал и спросил:

-    Кто это переводил. Это не твой стиль.

-    Я сам написал.

-    Папа, ты так не пишешь.

Пришлось переделывать с русского на русский. Короче, я освоил лаконичный, очень сжатый стиль отца, в котором невозможно было выкинуть ни одного слова. Он не любил деепричастные обороты или какие-то украшения, все предельно просто, но таким языком, оказалось, очень трудно писать. При внешней легкости и незатейливости повторить его было непросто.

У выступления свой стиль, он должен быть приближенным к импровизации, без тяжелых предложений, без знаков препинания, все должно быть удобно для произношения. У спичрайтеров встречается одна типичная ошибка - писать книжным языком с мудреными оборотами. Потом оратор читает и запинается.

Опыт работы с переводами мне помог, когда я стал советником. Мне порой приходилось готовить не только политические тексты, но также выступления Шаймиева на другие темы, например, по новой Конституции, по экономике, по литературе и истории. Так, я стал универсальным спичрайтером. Порой я пытался тихо и безнадежно возражать. Как-то на юбилей Тукая он мне поручил писать текст его выступления. Я намекнул, что есть ИЯЛИ в Академии наук, где работает целая группа остепененных профессоров-тукаеведов. На что он мне показал их текст со словами:

-    Можешь почитать, если хочешь, можешь использовать, но завтра к обеду свой текст принеси.

Конечно, я мог написать речь о Тукае. Мне приходилось переводить статьи отца о Тукае, однажды я даже написал предисловие к московскому изданию сборника стихов Тукая за подписью Сибгата Хакима. А дело было так.

На юбилей великого поэта Таткнигоиздат заказал отцу предисловие к сборнику его стихов на русском языке. Он написал, я перевел. Дело было сделано. Получилось неплохо. И тут из Москвы приходит заказ на предисловие к аналогичному сборнику. Отец мне говорит:

-    Мне больше нечего сказать, если хочешь напиши сам.

Незадолго до этого отец наговаривал свои мысли на магнитофон. Я их обработал и издал под названием «Семь осенних вечеров». Один вечер был посвящен Тукаю. Я его перелопатил и показал отцу. Он, не исправляя, подписал и отправил в редакцию. Так появилась статья Сибгата Хакима, написанная мною. Я постепенно вжился в эту роль. Однажды из радиокомитета попросили меня рассказать об отношении Сибгата Хакима к Тукаю, при этом заметили:

-    Только говорите его голосом!

Я опешил:

-    Как это его голосом?

-    Ну, так как он бы рассказал.

-    А-а-а ... Это можно.

Смена формата деятельности порой полезна тем, что не дает закиснуть. Со стороны судить об этом легко:

-    У тебя все получится, - говорили мне.

Возвращаюсь к той ситуации с докладом к юбилею Тукая. Вроде бы есть для этого ИЯЛИ в Академии наук, сколько докторов наук и академиков кормится за счет Тукая. Я пытался намекнуть, что есть другой советник и даже целый институт, но Шаймиев оборвал:

-    Не забывай, чей ты сын …

Так за мной закрепилось в зависимости от ситуации: или физик, или сын поэта.

Раньше спрашивали:

-    Наверное, стихи пишете?

-    Нет, не пишу.

-    Пишите, пишите. Вы же сын поэта. Скромничаете, понимаю.

«Извинения не принимаются»

Работу советника понимают, как умные разговоры о том, о сем. Такие разговоры я что-то не припомню. Зато помню, что нужно было непрерывно решать срочные и сверхсрочные проблемы, причем с ходу, или на ходу, с лету, не останавливаясь ни на секунду, прямо в самолете. Однажды был в командировке, звонят из первой приемной.

-    Шаймиев попросил к вечеру написать ему небольшое выступление.

У меня нет ни компьютера, ни факса, тогда еще не было понятия электронной почты. Я пытался объяснить, что меня в командировку он сам же и послал.

-    Извинения не принимаются.

Пришлось писать на коленях и по телефону диктовать текст. Не сказать, что это был исключительный случай.

В кабинете постоянно толпился народ со своими вопросами. Часто я не понимал, почему они пришли именно ко мне и что я могу собственно решить. «Решайте сами, это же Ваши проблемы», - хотелось мне крикнуть, но я бесстрастно слушал до конца очередного зануду, пока у него не заканчивался поток слов. Часто надо было человеку просто придать уверенность, дать возможность выговориться. В таких случаях я говорил с наигранным удивлением:

-    Что собственно случилось? Всё путём ... Я не вижу проблем.

Человек успокаивался и сам находил решение.

-    Как Вы думаете, Шаймиев может одобрить такой проект?

-    Непременно.

-    Когда можно прийти за ответом?

-    Вы его уже получили.

-    И это всё?

-    Да. Всё. До свидания...

Было три советника и маленький аппарат, советоваться было не с кем.

Фото на постере: Рамиль Гали